Амос Оз - Картинки деревенской жизни

Ветер тем временем почти утих, но туман сгустился, размыв очертания старых домов, иные из которых были построены более ста лет тому назад. Желтая штукатурка местами потрескалась и облупилась, оставив там и сям серые прогалины. Старые сосны росли во дворах, а дом от дома отделяла стена кипарисов.

В непроходимых зарослях дикой травы, крапивы, пырея, вьюнка тут и там валялись то проржавевшая машинка для подрезки живой изгороди, то полуразвалившееся корыто.

Бени Авни тихонько свистнул собаке, но пес все еще соблюдал дистанцию. Перед зданием синагоги, возведенной в те первые дни, когда строилась вся деревня Тель-Илан, в самом начале двадцатого века, была установлена доска объявлений, где висели афиши спектаклей, кинофильмов, а также реклама местного винного погребка. Кроме того, на этой же доске размещались объявления поселкового совета за его, Бени, подписью. Он задержался на минуту, просмотрел объявления, и они почему-то показались ему ошибочными, а то и просто излишними. На мгновение привиделось ему, что некто ссутулившийся показался на углу улицы, но, приблизившись, он обнаружил, что это всего лишь окутанные туманом кусты. На фронтоне синагоги укреплена была традиционная менора — семисвечник, сработанный из металла, а резные двери украшали львы и шестиконечные звезды. Бени поднялся на пять ступенек, толкнул незапертую дверь. В зале синагоги стояла прохладная, чуточку пыльная полутьма. Над шкафом, в котором хранились свитки Торы, прикрытым вышитым золотом занавесом, реяли освещенные бледной электрической лампочкой в форме свечи — «вечного огня» — слова из Книги Псалмов: «Представляю Господа пред собою всегда». Несколько минут бродил Бени Авни меж сидений в полумраке, а затем поднялся на галерею, отведенную для женщин. На скамейках там и сям лежали потрепанные молитвенники в черных переплетах. Запах застарелого пота, смешавшийся с запахом ветхих переплетов, коснулся его ноздрей. Он пощупал одну из скамеек, потому что на минуту ему показалось, будто чей-то чепец или платок все еще лежит на скамье.

Выйдя из синагоги, Бени заметил пса, ожидавшего у ступенек. Бени притопнул и сказал: «Ну, ступай себе. Исчезни». Пес, на котором был ошейник с биркой, удостоверяющей его личность, слегка наклонил голову, задумчиво раскрыл свою пасть, словно терпеливо ожидал объяснений. Но никаких объяснений не последовало. Бени собрался идти своим путем. Плечи его опущены, мешковатый свитер выглядывает из-под замшевой куртки. Шагает он широко, всем телом подавшись вперед, словно корабль, разрезающий волны. Пес его не оставил, но по-прежнему держится на расстоянии.

Куда она могла пойти? Быть может, зашла к одной из своих подруг, задержалась там, позабыла вернуться? Возможно, пришлось ей остаться на работе, в школе, из-за обнаружившихся неотложных дел. А что, если она в поликлинике? Несколько недель тому назад во время ссоры Нава сказала ему, что вся его сердечность — постоянная, никогда не снимаемая маска, а под маской — вечная Сибирь. Он ей не ответил, только мило улыбнулся, как обычно поступал, когда она на него сердилась. Нава вышла из себя и сказала: «Все тебе безразлично. И мы с тобой, и девочки». Он продолжал ласково улыбаться и положил ладонь ей на плечо, чтобы успокоить. Но она резким движением стряхнула его руку, хлопнула дверью и ушла. Спустя час он принес ей стакан горячего травяного чаю с медом на застекленную веранду, где она обычно лепила. Ему показалось, что у нее начинается легкая простуда. Никакой простуды не было, однако Нава приняла из рук его стакан и произнесла своим мягким голосом: «Спасибо, это, по правде говоря, лишнее».

А быть может, пока он тут в тумане бродит по пустынным дорогам, она уже вернулась домой? Мгновение он взвешивал эту возможность: не вернуться ли ему домой? Но мысль об опустевшем доме, а особенно о пустой спальне, где у кровати стоят ее разноцветные комнатные туфли, похожие на игрушечные кораблики, остановила его. Он решил двигаться дальше и зашагал, развернув плечи, по улице Виноградной, затем — по улице 1929 года (в том году еврейские общины мужественно противостояли арабским погромщикам в разных уголках Эрец-Исраэль). Так он дошел до начальной школы, где преподавала Нава. Он лично всего лишь месяц тому назад вел непримиримую борьбу со своими противниками в местном совете и с министерством просвещения и победил: сумел добиться финансирования для строительства четырех новых классных помещений и просторного спортивного зала.

Железные ворота школы уже заперли по случаю наступления Субботы. Здание школы и школьный двор окружала железная ограда, а поверх нее — еще и колючая проволока. Бени дважды обошел школу по периметру, пока не отыскал место, где можно было перелезть через ограду на школьный двор. Он помахал рукой собаке, наблюдавшей за ним с противоположного тротуара, двумя руками ухватился за железные прутья, подтянулся, отодвинул ладонью нависавшую колючую проволоку, перекатился на другую сторону, спрыгнул на землю, неловко приземлившись. И зашагал, слегка прихрамывая, вдоль школьной ограды. Тыльную сторону левой кисти он разодрал до крови о колючую проволоку.

Он пересек двор, попал в здание через боковой вход и оказался в длинном коридоре, по обеим сторонам которого многочисленные двери вели в классные комнаты. Запах пота, остатков пищи, меловой пыли стоял в воздухе. Пол пестрел обрывками бумаги, мандариновыми и апельсиновыми корками. Бени Авни вошел в класс, дверь которого была слегка приоткрыта, и увидел на учительском столе выпачканную мелом тряпку и вырванный из тетради листок, на котором начеркано было несколько строчек. Он склонился над листком, изучая почерк, который, несомненно, был женским, но не принадлежал Наве. Бени Авни оставил этот листок на столе, закапав его кровью, и обратил свой взгляд на доску, где тем же женским почерком было написано: «Безмятежная жизнь в деревне в сопоставлении с бурной жизнью города. Прошу закончить не позднее среды». Под этим значилось: «Три следующих главы необходимо внимательно прочитать дома и подготовиться к устному ответу на все вопросы». На стене висели портрет Теодора Герцля, провозвестника еврейского государства, а также портреты президента Израиля и главы правительства и еще несколько плакатов, один из которых призывал любителей природы беречь дикие цветы. Стулья в классе, казалось, сбились в кучу поближе к двери, словно ученики толкали их перед собой, когда брали штурмом выход, едва заслышав первые переливы школьного звонка. На подоконниках маялись горшки с цветами, в том числе с геранью, неухоженной и поникшей. Напротив стола учителя висела большая карта Израиля, где деревню Тель-Илан и горы Менаше окаймляла жирная зеленая линия. На вешалке одиноко и сиротливо висел свитер. Бени Авни вышел из класса и, немного прихрамывая, еще какое-то время бродил по пустым коридорам. Капельки крови, сочившиеся из его раненой руки, падая, прочерчивали на полу траекторию его движения. Когда добрался он до туалетов в конце коридора, то решил войти и осмотреть туалет для девочек. Легкая вонь встретила его у входа, но ему показалось, что эта вонь несколько отличается от вони мужской уборной. Пять кабинок было в женском туалете, и Бени Авни открывал каждую дверцу и проверял, что за нею, а еще он заглянул в шкаф, где хранились моющие средства. Затем он вернулся туда, откуда начал свой осмотр, потом направился в другой коридор, а после — в еще один, пока в конце концов не нашел вход в учительскую. Он поколебался секунду, пальцем провел по металлической дощечке, где было выгравировано: «Учительская. Ученикам вход воспрещен без особого разрешения». На миг показалось ему, что за закрытой дверью проходит некая встреча, и он не хотел помешать тем, кто там, но вместе с тем жаждал помешать им, войдя в самый разгар беседы. Однако учительская была пуста, в ней царил полумрак, потому что и окна были закрыты, и занавеси задернуты. Два ряда стеллажей располагались по обеим сторонам комнаты, а в центре стоял широкий стол, вокруг которого теснились два — два с половиной десятка стульев. На столе — чашки, пустые и полупустые, с чаем или кофе, книги, классные журналы, блокноты, несколько напечатанных инструкций школьного начальства. У стола, расположенного в стороне, воздвигался огромный шкаф с ящичками для каждого учителя. Он нашел и извлек ящик Навы, положил его на стол, обнаружил там стопку тетрадей, коробку со школьными мелками, старый футляр для солнечных очков и упаковку таблеток от болей в горле. Поразмыслив, он вернул ящичек на место.