Амос Оз - Картинки деревенской жизни

В конце стола на спинке стула Бени Авни заметил шарф, показавшийся ему знакомым, похожим на один из шарфов Навы, но из-за царящего здесь полумрака он не мог быть в этом уверен. Тем не менее он взял шарф, вытер им кровь, капавшую с кисти, сложил его и сунул в карман своей замшевой куртки. Затем он вышел из учительской, захромал вдоль коридора со множеством дверей и в конце повернул в следующий. По пути он заглядывал в классы, пытался открыть запертый медицинский кабинет, бросил взгляд в пустую каморку технички и наконец нашел выход из здания, но не тот, через который вошел. Хромая, пересек он двор, вновь взобрался на ограду, сдвинул и постарался примять колючую проволоку, переместился над ней, спрыгнул на улицу, на сей раз оставив на прутьях клок рукава своей замшевой куртки.

Какое-то время он стоял у подножия ограды, окружавшей школьный двор, не зная, чего же, собственно, дожидается, пока не увидел пса, сидевшего на противоположной стороне тротуара, метрах в десяти, и посматривавшего на него с глубокой заинтересованностью. Ему захотелось подойти к собаке, погладить ее, но она встала, потянулась и зашагала медленно-медленно, по-прежнему сохраняя установленную дистанцию.

Около четверти часа, прихрамывая, ходил он вместе с собакой по опустевшим улицам, перевязав кровоточащую руку шарфом, взятым в учительской. Этот шарф в клеточку, возможно, принадлежал Наве, а возможно, только походил на один из ее шарфов.

Низкие серые небеса запутались в кронах деревьев, клочья мутного тумана разлеглись меж дворами. На миг показалось ему, что две-три легкие капли дождя упали на его лицо, но он не был уверен, да и было это ему безразлично. Он поднял глаза, разглядывая какой-то забор, и ему привиделась сидящая там птица, но, приблизившись, он убедился, что не птица это, а пустая консервная банка.

По пути миновал он узкий переулок между двух высоких живых изгородей из бугенвиллей. Как раз этот переулок он сам недавно распорядился замостить заново и даже прибыл однажды утром, чтобы лично проверить, как это сделали. Из переулка они вновь вышли к синагоге, и пес, шагавший на сей раз впереди, показывал ему дорогу. Теперь свет стал густо-серым, намного темнее, чем раньше. На секунду Бени задумался, взвешивая, не лучше ли ему вернуться домой, ведь вполне возможно, что Нава уже возвратилась, и прилегла отдохнуть, удивляясь его отсутствию, и, кто знает, может, даже немного беспокоится. Но мысль о пустом доме ужаснула его, и он продолжал, прихрамывая, следовать за собакой, которая трусила перед ним не оглядываясь, морда ее была опущена к земле, словно разнюхивала она дорогу. Еще немного, быть может раньше, чем наступит вечер, прольется обильный дождь и омоет пыльные деревья, и все крыши, и все тротуары. Он думал о том, что могло бы быть, но, по всему видать, уже никогда не будет, и мысли его где-то блуждали. Нава имела обыкновение сидеть иногда с девочками на задней веранде, глядеть на лимонное дерево и беседовать с дочками тихим низким голосом. О чем они говорили, он не знал, впрочем, никогда и не интересовался. Сейчас он спросил себя об этом, но ответа так и не нашел. Ему казалось, что сейчас он должен принять решение, и хотя привычен он был к тому, чтобы изо дня в день принимать множество всевозможных решений, на сей раз одолели его сомнения, да, по сути, он и не знал, что от него требуется.

Тем временем пес остановился и сел на тротуар в десяти метрах от Бени Авни, поэтому он и сам притормозил у парка Памяти и сел на скамейку, на которой, по-видимому, сидела Нава два-три часа тому назад, когда просила Адаля зайти к нему во временный кабинет в здании местного совета и передать ее записку. Он расположился на середине скамейки. Перевязанная шарфом рука продолжала кровоточить. Бени застегнул на все пуговицы свою куртку, потому что стал накрапывать легкий дождик. Сидел и ждал жену.

Был вечер. Дважды прокричала птица. Что стряслось — неизвестно. Подул ветерок и стих. Старики вытащили стулья, уселись на порогах домов, разглядывая прохожих. Иногда проезжал автомобиль, исчезая за поворотом дороги. Женщина прошла, медленно шествуя из магазина домой с корзиной покупок. Стайка детишек огласила криками всю улицу, но убежала, и голоса их постепенно затихли. За холмом лаяла собака, а другая ей отвечала. Небо постепенно становилось серым, и только на западе меж тенями кипарисов все еще видны были отсветы заката. Далекие горы почернели.

Коби Эзра, юноша семнадцати лет, чувствующий себя несчастным, стоял за беленым стволом эвкалипта и ждал. Был он худ, хрупок, с тонкими ногами и смуглой кожей, с лица его не сходило выражение печального удивления, словно всего лишь за миг до этого был он чем-то неприятно поражен. Одет он в пыльные джинсы и трикотажную рубашку, на которой напечатано «Праздник трех гигантов». Коби влюблен, сконфужен, исполнен отчаяния, потому что женщина, в которую он влюбился, почти вдвое старше его, и у нее есть друг, да и питает она к Коби — он чувствует — только вежливую жалость. Он и надеялся, что она догадается о его чувствах, и опасался, что это вызовет в ней лишь отторжение. Вот и нынешним вечером, если ее ухажер не явится на своем бензовозе, Коби предложит себя в провожатые и доставит ее от почтового отделения, где она служит, до другой ее работы — библиотеки. Быть может, на сей раз удастся ему высказаться и заставить ее наконец понять, что у него на сердце.

Ада Дваш — женщина тридцати лет, невысокая, полненькая, смешливая, приветливая. Она разведена. Ее светлые волосы свободно падают на плечи, на левое — больше, чем на правое. Две большие деревянные сережки раскачиваются в мочках ее ушей при ходьбе. Глаза у нее карие, теплые; один глаз немного косит, что придает ей особое обаяние, будто косит она намеренно, из кокетства. Она любит фрукты и все дары лета, ей нравится легкая музыка.

Свою работу — и на почте, и в библиотеке — она исполняет со всей тщательностью и точностью, и при этом с удовольствием. Каждое утро, в половине восьмого, разбирает она входящую почту, раскладывает письма, посылки, бандероли по именным ящичкам, из которых жители деревни сами забирают то, что им прислали. В половине девятого она открывает почтовое отделение, принимает посетителей. В час дня закрывает почту и отправляется домой поесть и отдохнуть, а между пятью и семью вечера открывает вновь. Дважды в неделю, по понедельникам и средам, она, закрыв почту в семь, идет в библиотеку и открывает ее для посетителей. Она одна занимается и бандеролями, и посылками, и телеграммами, и заказными письмами. Со всей доброжелательностью принимает каждого, кто подходит к единственному окошечку, чтобы купить почтовые марки, конверты авиапочты, уплатить по счетам за коммунальные услуги, оплатить штраф либо перевести право на владение автомобилем от продавца машины к ее покупателю. Всем нравится ее легкий нрав, и, если очереди нет, бывает, задерживаются у ее окошечка для приятной беседы.