Дэн Джейкобсон - Богобоязненный

Судите сами. Живет себе Малахи, тихий, набожный, добрый малый — и вдруг — на тебе — превращается в неуравновешенного психа. В том же доме живет Санни, привлекательная юная девушка из христоверов. Так что не надо далеко ходить. Кто, кроме нее, может быть виноват в том, что сталось с парнем? Кто еще мог навлечь на него беду?

Коб так никогда и не узнал, кто на самом деле решил обвинить в болезни Малахи прежде всего Санни, а заодно и всех христоверов города. Он так и не узнал, родилась ли эта версия в доме вдовы и оттуда пошла дальше или, наоборот, родилась в городе, а вдова и дети с радостью ее подхватили. Но это и не важно. Сплетники нашли то, что искали. Сплетники утверждали, что среди христоверов есть целая свора ведьм, они-то и портят клаггасдорфских парней. Чтобы добиться своих целей (распутство, вероотступничество, отказ от истинной веры, низвержение законной власти, установление власти дьявола), они используют молитвы, заговоры, подкуп и собственные распаленные сладострастием тела. Если парни не поддаются соблазнам, они призывают на помощь оккультные силы, а то и предлагают, развратницы этакие, себя. Насылают на парней болезни, стараются искалечить или свести с ума. Малахи, не поддавшийся соблазнам, — живое тому подтверждение. Подтверждение всему.

Такие ходили слухи. Самого Малахи в городе не было, а на ферме своего отца он был недосягаем и об этих слухах не высказывался. Его черед пришел позднее — после вспыхнувшего в городе бунта, ареста Санни и еще нескольких человек.

Бунт вспыхнул в конце шабата, когда группа молодых мужчин (в основном подмастерьев) двинулась на Мишкеннет. Они сочли своим долгом отомстить нечестивым христоверам за несчастного Малахи. Намеревались они также устрашить христоверов, чтобы тем неповадно было выкидывать подобные фокусы впредь.

Вскоре по городу разнеслись крики, визг, стук топоров по дереву, звон битого стекла, топот деревянных башмаков — это они перешли к делу. А потом потянуло гарью.

С рыночной площади они уходили тихо, переговариваясь шепотом, а вернулись туда, горланя песни, притопывая и посвистывая, очень гордые собой.

Во время беспорядков умерла одна старуха из христоверов, несколько человек ранили, больше десятка домов разграбили, один сожгли. Никого из хулиганов не арестовали. На следующий день смирный юноша Коб вместе с другими ребятами прошелся дозором по Мишкеннету, но не для того, чтобы еще больше устрашить христоверов, а просто из любопытства — поглядеть на квартал после погрома.

Как ни странно, дома пострадали не так сильно, как ему представлялось. По примеру дружков он сунулся в дом, опустевший после пожара (всепроникающий запах гари показался ему более зловещим и страшным, чем все, что он до сих пор видел), он разглядывал сорванные ставни, разбитые окна, пятна крови на мостовой. Христоверы попрятались, и оттого на улицах воцарилась подозрительная тишина и даже спокойствие. Только раз из одного дома выскочила моложавая полная женщина, лицо ее пылало, голова была непокрыта, волосы и платье в беспорядке. Тонкий ее голос, казалось, вот-вот оборвется, и она онемеет. Видимо, прошлой ночью ее сына четырнадцати лет ударили по голове, и теперь он лежал без сознания дома. А она кричала-надрывалась, призывала праздношатающихся мальчишек наброситься на нее так же, как накануне на ее сына. Что им мешает ее прикончить? Чего они дожидаются? Когда женщина подняла с земли булыжник, толпа заволновалась и попятилась, у нее попытались отобрать булыжник, но она, оказывается, хотела лишь, чтобы ее им прикончили. «Ну же! Вот камень! Разбейте мне голову!» Никто не взял у нее камня, а кое-кого ее крики даже насмешили. Тогда она, как безумная, принялась колотить себя булыжником по голове. В волосах тут же проступила темная кровь, с виска на щеку потекла красная струйка, после чего она, пошатываясь, вошла в дом. Закрыла за собой дверь. Толпа поглазела на нее и, обменявшись парой-другой фраз, продолжила экскурсию.

В тот же день Санни и трех других девушек взяли под стражу. «Для их же собственной безопасности», — так говорили вначале. Несколькими днями позже в суд вызвали одну Санни. Ее обвинили в колдовстве, в том, что она заставила Малахи отступиться от веры и причинила ему страшный вред. Вдова дала показания против нее. Вдове вторили двое ее детей, а ведь раньше они играли с Санни, и она ходила за ними. Нашлись и другие, не слишком заметные в обществе люди, и давай рассказывать о том, что якобы видели и слышали. Один из них видел, как Санни и ее подруги-христоверки расчертили землю на квадратики, а потом по очереди бросали камешки на середину каждого квадратика и прыгали с квадратика на квадратик на одной ноге, — что же это, как не колдовской обряд? Нашлась и свидетельница, слышавшая, как Санни и другие девушки-христоверки распевали христоверские песни в неподобающее время. Еще кто-то видел, как Санни украдкой складывала два указательных пальца крестом, проходя мимо Молельного дома, что находится в конце улицы, где живет вдова. Слышали также, как она, повстречав на улице группу юношей, бормотала слова на непонятном языке — не иначе как заклинание. Нашелся даже один человек, который, по его словам, видел, как она, задрав юбку выше колен, трясла задом за спиной ученого человека. И так далее в том же духе.

Публику в зал суда не пустили. Но сведения о том, что там происходило, быстро разошлись по городу благодаря судейским и свидетелям. Последним разрешили оставаться в зале после дачи показаний. Хотя некоторых заподозрили в том, что они вызвались давать показания только для того, чтобы день за днем просиживать на закрепленных за ними местах — а их многим бы хотелось занять, — чтобы затем пересказывать, что было в суде, тем, кому не повезло туда попасть.

Кобу запомнились главным образом грязного цвета стены и сухой, отдававший крысиным пометом воздух. И еще скрипучие половицы, с которых при каждом шаге поднималась пыль. В конце зала стояла скамья для двух судей и конторка для писаря, перед ними располагались скамьи для стражи, обвиняемых и свидетелей. Рядом с обвиняемыми сидел старший из стражей, на коленях у него лежала дубина, щедрый дар городских властей. Когда суд, обычно около полудня, объявлял перерыв, именно он сопровождал Санни к месту заключения. Пять клетушек, куда сажали преступников и подозреваемых, для удобства находились прямо за зданием суда, в мощенном булыжником дворике.

Представьте себе Санни в этом окружении — девочка пятнадцати лет в грубой серой клетчатой хламиде и сабо на босу ногу. Лицо немыто, волосы свалялись, после трех недель в тюрьме худая, как щепка, обвиняемая в немыслимых преступлениях. Родных к ней не пускают (разве что им удавалось подкупить сурового стража с дубинкой), защитника не дают; вокруг — ни одного дружеского лица, спит она в душной, темной конуре без окон; самые обычные ее слова и поступки в пересказе обращаются в преступные сношения со сверхъестественными силами; свидетели при ней передают разговоры, которые никогда с ней не вели, рассказывают о поступках, в которых никогда не было злого умысла. Представьте ее в суде и вообразите, как она была потрясена, ошарашена, представьте ее недоумение, сомнения, вообразите, какие страхи мучили ее в ночные часы, пока она чуть не лишилась рассудка, подобно Малахи. Тем не менее, в отличие от него, Санни не ждала, что чудотворные вестники придут ей на помощь. Напротив, она понимала, что осталась один на один с судьями, признавшими ее виновной еще до начала судебного процесса.