Андрей Школин - Прелести

Прополоскал брюки в чистой воде, выжал и повесил сушиться во дворе на солнышке. Правая штанина была немного разорвана зубами собаки. Могло быть и хуже. Ладно…

Разобравшись со штанами, открыл боковую калитку и попал в сад-огород, каких множество возле каждого дома на селе. Хозяин, не спеша, штыковой лопатой, вскапывал одну из многочисленных грядок. В стороне торчали кусты смородины, малины, рябины и несколько тонких молодых саженцев яблони. Возле зелёной ограды, выходившей на улицу, раскинули свои развесистые руки-ветви взрослые стволы черёмухи. Сак работал не спеша, с расстановкой. Видно было, что подобный труд доставляет ему удовольствие. Артур носился промеж грядок, охотясь на крупных полосатых шмелей и отгоняя серых, копающихся в земле, скворцов.

Я прислонился спиной к калитке и с любопытством разглядывал умиротворяющую картинку из сельской, блин, жизни.

— Владимир Артурович! — наконец, решившись нарушить спокойствие, окликнул я хозяина. — Владимир Артурович!

Сак повернулся на окрик и опёрся о лопату:

— Ну что, закончил стирку?

— Да, закончил. Вы не видели случайно цепочку? Белую такую? Вчера, вроде, была, а сегодня никак найти не могу.

— Цепочка, — он пожал плечами. — Нет, не видел. Вечером ключи из твоих брюк в карман рубахи переложил и всё. А что за цепочка?

— Серебристая такая, — я провожал взглядом беготню Артура. — Может, упала куда-нибудь?

— Вообще-то я утром двор подметал. Если бы валялась, заметил бы. Дорогая вещь? Ценная?

— Подарок. Один знакомый подарил, — и даже вздохнул. — Надо же… Пёс никуда не мог утащить?

— Он бы мне и принёс. Собака выдрессирована на такие вещи. В бане смотрел?

— Смотрел. Везде смотрел, — я зачерпнул носком ботинка рыхлый комок чернозёма. — Как сквозь землю провалилась. Да… Ну, ладно. Вы, я гляжу, в сельское хозяйство талант вложили?

— Ты ведь сам спрашивал, чем я занимаюсь? Смотри. Там я яблоньки посадил, — Сак указал рукой на тонкие побеги. — Видишь, листочками покрылись?

Мы пробрались по тропинке к нужному месту. Владимир Артурович нежно провёл ладонью по молодому стволу одного из деревцев. Затем наклонился и потрогал почву у корней.

— У каждого из них есть своё имя, свой характер. Вот это — мальчик. Тонкий, талантливый, очень чуткий. Когда с ним говоришь мягко, он вслушивается в каждое твоё слово. Запоминает услышанное, радуется всему новому. Он, можно сказать, баловень судьбы, изнеженный вниманием. Любит насекомых, особенно пчёл. Совсем не такой, как вот эта красавица. Она ревнива. Очень ревнива, — Сак дотронулся пальцем до молодого листочка и рассмеялся. — Она любит, когда уделяют внимание только ей одной. Обижается, делается строптивой и капризной, если я, в первую очередь, подхожу не к ней, а к другому деревцу. Как сейчас. Но она красива. Надо признать, очень красива. Она принцесса. Напыщенная и, вместе с тем, изначально избранная быть первой среди равных. Поэтому, я разговариваю с ней с большим почтением: «Здравствуйте, Ваше Высочество», — и он жеманно поклонился. — Вот эта, худенькая, рада уже тому, что находится рядом с красавицей. Золушка. Она скромничает, оценивая свои данные и очень довольна, когда я хвалю принцессу. Она просто обожает принцессу и никогда не высовывается, предпочитая слушать, как разговаривают с другими. Вот и сейчас она скромно потупилась. Из неё вырастет великолепная яблоня. Но она в это не верит, дурёха, считая, что навсегда останется «гадким утёнком». А вот этот — подлиза. Он тоже обожает принцессу, но по-своему. Он считает, что получит свой пучок счастья и славы, которые отражаются от принцессы, и поэтому ластится поближе к ней. Себя он считает очень умным, но, опять же, по-своему. Он всегда находится где-то позади, всегда незаметен и всегда готов услужить, справедливо ожидая благодарности… Вот с этого края, обиженный на всех и всех презирающий тип. Он смотрит на своё место с краю, как на неблагосклонность судьбы и в душе не согласен с этим. При любом удобном случае, он готов отомстить счастливчикам, которые занимают, как ему кажется несправедливо, более почётные места. В нём кипит жажда мести. Его комплекс неполноценности заставляет отыскивать самые изощрённые способы отмщения. Вчера он подговаривал воробьёв поклевать того изнеженного мальчика. Завтра придумает что-нибудь другое. Он вечный революционер. Совсем не такой, как вон тот с противоположного края. Тому плевать, где он находится, сбоку или посередине. Он живет, потому что живёт. Он одинаково, на первый взгляд, относится ко всем своим соседям. Но это только так кажется. В душе он их всех любит, как любит саму жизнь во всех её проявлениях. Он любит солнце. Любит греться под его лучами. Но в то же время ликует, когда идёт дождь и дует сильный ветер. Он наслаждается самой возможностью перемен и в этом его сила. Все остальные деревья относятся к нему, как к чудаку, но при этом уважают в нём эту непонятную силу. Все, даже «революционер», который вообще не способен никого уважать… А вот этому действительно плевать на всех и на себя самого тоже. Он болен. У него ещё даже не проклюнулись листочки, но ему «до лампочки». Ему не интересен этот мир, ему не интересен он сам, ему всё равно, что скажут о нём соседи и даже я. Он не верит, что в этой жизни что-то может представлять ценность. Не верит в то, что способен получать удовольствия. Он ждёт перерождения. Следующей жизни в другом теле, в котором, как он думает, будет счастливым. Но не понимает, что с таким подходом в любом теле его ждёт одна и та же участь. Он, скорее всего, умрёт, так и не распустив листья, но он не хочет бороться за спасение и не верит в саму возможность такой борьбы. Видишь, какие разные деревья? На первый взгляд, одни мерзкие и неприглядные, а другие красивые и полезные. Но для меня среди них нет плохих и хороших. Каждое из них интересно своей индивидуальностью, и я не считаю себя вправе делить их на положительных и отрицательных. Не вправе вмешиваться и переделывать их. И тем более наказывать. В мире не бывает деления на плохое и хорошее. Всё это мы оцениваем применительно к самим себе. И считаем это правильным. Но сама по себе мораль — это инструмент в борьбе за собственное выживание. Я люблю все свои деревья. Ты спрашиваешь, чем я занимаюсь? Ответ очень прост — садоводством, — Владимир Артурович повернулся ко мне лицом. — И думаю, этим ответом разочаровал тебя… Через час от остановки отходит рейсовый автобус на Партизанское. Солнышко яркое. Брюки, я думаю, уже высохли. Пойдём, я дам иголку с ниткой, зашьёшь дыру, потом погладишь их и как раз успеешь уехать. Артур, пошли, — и он двинулся обратно в сторону двора.

Я зашил брюки чёрными нитками (хозяин в это время подтрунивал над псом за то, что тот разорвал гачину) и, включив в гостиной утюг, стал старательно наглаживать стрелки. Когда закончил, у меня в запасе оставались ещё полчаса.