Андрей Школин - Прелести

— Ага, замечательно… И что, в Красноярске действительно имеются такие документы?

— Имеются. Ну, так как?

— А я что, против, что ли? — следователь записал что-то на листе бумаги и протянул мне. — Обследование, так обследование. Просто дольше до суда в тюрьме просидишь. Двадцать дней, как минимум.

— А я и не тороплюсь, — поставил закорючку-автограф под заявлением и протянул обратно. — Куда спешить-то? Если дадут года четыре, то какая разница, где сидеть.

— Ну, четыре года, допустим, вряд ли дадут, — он продолжал писанину. — Тем более, ты же знаешь, что активная помощь следствию поощряется. А ты сразу во всём сознался, молодец. Если дальше так пойдёт, то, думаю, есть шанс получить условную меру наказания.

— Меня на месте взяли, — и пожал плечами, — какой дурак станет отпираться.

— Ладно, это мне не интересно. Мне ваше с Серебровым дело не упирается никуда. У меня, кроме вас, ещё двадцать человек под следствием, и половина из них тяжкие. Так что, проходи своё обследование, и с лёгким сердцем в зал суда, — мужчина потянулся и прикрыл рукой зевоту. — Я вообще через месяц в ГАИ ухожу работать.

— Поздравляю.

— Спасибо, — он вдруг достал из дипломата пакет. Чёрный пакет. Знакомый пакет. И выложил на стол то, о чём я уже и сам догадался — четыре не сорванных лепестка ромашки-гадалки. — Меня сейчас вот что интересует. Во время обыска в квартире Сереброва, в твоей сумке с вещами найден пакет с этими фотографиями. Тебе знакомы люди на них изображённые?

То ли — чёрт побери, то ли… Хотя белые хлопья снега, клочья разорванной карточки Измайлова, так и не упали на землю летом, зимой дождик ненужных расспросов вряд ли обрадует.

Я взял пакет в руки и внимательно пересмотрел всё его содержимое. Всё на месте.

— Знакомы.

— Кто они?

— Там у меня ещё портрет Ельцина лежал. Нужно объяснять, кто такой Ельцин?

— Ельцина мы не нашли, а эти фото там были. Какое отношение ты к ним имеешь? Только давай без этого…

— К кому конкретно. Люди разные.

— Хорошо, поговорим о каждом отдельно, — следователь опять посмотрел на сидевшего в углу мужчину. — Ты знаешь, что Измайлов погиб в автокатастрофе летом этого года? Ты был с ним знаком?

Я оставил в руке одну фотографию и отразился в уверенном и надсмехающимся над всем миром взгляде — взгляде Игоря.

— Знаю. Был.

— При каких обстоятельствах познакомились?

Вот спросил… Может, действительно всю правду рассказать, глядишь, на обследование сразу в психушку упечёт.

— Измайлов, одно время, в Москве был моим музыкальным продюсером.

— Допустим… А остальные что, тоже продюсеры?

— Остальные? — я положил фото Игоря на стол. — А кто вас конкретно интересует?

— Конкретно… — следователь протянул руку и указал на снимок Хазара. — Например, вот он. Правильно. Всё сходится. Верной дорогой идёте това… Или идут? Или иду?..

— Данович Эдуард Александрович, — продолжил будущий гаишник, — ни в музыкальной, ни в продюсерской деятельности замечен раньше не был. Хотя, конечно же, как человек талантливый, мог бы преуспеть и на этом поприще. Так, всё-таки, какое отношение к нему Вы имеете? — он опять, почему-то, перешёл на «Вы». — Или храните эти фотокарточки, как хранят портреты известных актёров и политиков? Того же Ельцина, например. А, Андрей Григорьевич?

Зарешёченное окно отбрасывало на стену зарешёченную тень. Я протёр глаза, выдержал паузу, затем вновь протёр глаза:

— А кто он, на самом деле, этот Данович?

— Это Вы нас спрашиваете?

— Вас. Сам я не знаю, а знать хочу.

— Зачем?

— Потому что ищу.

Следователь посмотрел, то ли с интересом, то ли с недоверием, и опять «затыкал»:

— Дай-ка сигарету.

— Я не курю.

— Чего не куришь? Я только что тебе пачку подарил.

— А… Извиняюсь, забыл, — достал обратно «верблюда» и положил на стол.

— Да мне только сигарету, — он закурил и выдохнул дым в сторону. — Зачем ищешь?

— А если отвечу, что я его родственник?

— Чей?

— Дановича.

— О, ёб… Школин, ты насчёт психбольницы действительно правду сказал или пошутил?

— Правду.

— Понятно. И, что, никогда раньше ты с Дановичем не встречался?

— Нет, никогда.

— А какого тогда хрена его в Воронеж искать приехал? Располагаешь сведениями, что он здесь находится?

— Я знаю только, что он здесь родился.

— И всё?

— И всё.

— А где сейчас Данович?

— Вот это я бы и сам хотел узнать.

Следователь перевернул фотографии и указал на исписанные ручкой, несущие информацию оборотные стороны:

— Твой почерк?

— Нет.

— Чей?

Пришлось помолчать. Недолго. Секунд сорок.

— Гражданин следователь, как вас по имени отчеству?

— Павел Петрович.

— Павел Петрович, — взял в руку фото и внимательно вгляделся в черты лица человека на нём изображённого. — Я ведь действительно очень хочу узнать информацию о том, где находится Хазар. Очень. И вы такой информацией располагаете в большей мере, чем я.

Правду сказал. Чистую…

— Да мы-то знаем, а что толку? — в первый раз за всё время вмешался в разговор второй мужчина. — Данович в данный момент проживает во Франции. Мы думали, Вы сообщите нам что-нибудь интересное. Ну, ладно. Считаю, что в продолжении беседы нет смысла, — он повернулся к следователю. — Видимо, можно отпустить гражданина Школина.

— В камеру, в смысле, отпустить, — улыбнулся мне следак и, собрав фотокарточки, сложил их в дипломат. — Что ж, проходи своё обследование и добро пожаловать в зал суда. Всего хорошего.

— Можно один вопрос?

— Да, конечно, — он вопросительно приподнял брови.

— По окончании судебного заседания мне будут возвращены эти фотографии?

— А зачем тебе фотографии на зоне?

— На какой зоне, Павел Петрович? — я, стоя возле двери, поглядел на следователя. — Ну, так как, вернёте?

— Вам будут возвращены все Ваши вещи, — ответил за него второй. — И ещё… — он также неподвижно сидел на стуле, — Дановича можно найти в Париже. А информацию получить в торговом доме «У Вагнера», расположенном на станции метро «Ля Фурш». Запомните?

— Спасибо, постараюсь.

— До свидания. Надеюсь, мы с вами ещё встретимся…

— Возможно, — я взглянул на вертухая, который уже ждал, открыв дверь, и вышел в коридор. Анализировать услышанное — бессмысленно. Принять, как есть — заманчиво. Просто проигнорировать — глупо. Запряга-а-ай ка, дядя, ло-ошадь рыжую, лохма-атую…

Около месяца назад. Осень 1992 г. Воронеж.

Тяжёлая дверь открылась ровно настолько, насколько нужно, чтобы впустить человека в помещение. И сразу захлопнулась. Камера номер сто двадцать семь. Два-семь, на местном диалекте. Два плюс семь будет девять. Н-да…