Владимир Шаров - Репетиции

Разыскивать ссыльных воевода поручил стрелецкому десятнику, он дал ему список партии, пересказал Государев указ, много пугал и грозил царской немилостью, если что будет не в лад. Десятник уже знал от одного из подьячих, что эти страхи не выдумка, осенью и их, и Тобольский, и Якутский воеводы едва не попали в опалу из-за этого этапа, но все равно сути того, что говорил ему воевода, понять никак не мог, ему казалось, что тот что-то не договаривает. По отдельности говорившееся воеводой было понятно: и что стрельцы не должны чинить никакого насилия над ссыльными, идти с ними на те места, которые им отведены, очень медленно, так, чтобы никто не погиб, не заболел и все дошли, смотреть, чтобы они ни в чем не нуждались ни по дороге, ни когда дойдут, — это было ясно, но дальше воевода говорил, что из России их вышло двести восемь человек, не больше и не меньше, но сейчас в живых осталось меньше сотни, и теперь Москве надо, чтобы стрельцы поселили под Енисейском ровно столько человек, сколько есть, там дальше пускай живут, как хотят, это можно, а чтобы с ними кто-то пошел — то нельзя, и ему, десятнику, надо следить, чтобы шли с ними лишь те, кто был в той партии, и никто не примазался. Также было ему велено смотреть, чтобы стрельцы со ссыльными ни о чем много не говорили и чтобы, конечно, никто из партии не сбежал (но здесь уже, по словам тех приставов, которые вели эту партию из Москвы, опасаться, кажется, было нечего).

Из всего, что говорил ему воевода, только последнее было десятнику понятно: остальное, он видел, что и сам воевода понимает плохо и просто повторяет, что прочитал в указе. Особенно смущало десятника, как разыскать этих людей и как убедиться, что найдены все, и все они — те, за кого себя выдают — ни один чужой не примкнул и ни один свой не затерялся. Пройдя насквозь одним этапом страну, вряд ли спутников начнешь считать кровными братьями, да и говорить, где кто из них обитает и чем кормится, между ссыльными было не принято, обычно и не знали они этого. Но здесь оказалось иначе: первый же из найденных им ссыльный знал о всех прочих, и другие тоже знали своих и, главное, считали их своими.

Точно, кто и сколько людей осталось в живых к тому времени, нам неизвестно, но, кажется, число дошедших и обосновавшихся на Кети было довольно значительным: судя по одной из росписей, отправленной в Енисейск четырьмя годами позднее, почти сто душ обоего пола, то есть немногим меньше половины этапа, который вышел из Москвы. Деревня, которую они основали, в бумагах Енисейской приказной избы именуется Березняки, но переселенцы, по словам Кобылина, с самого начала называли ее между собой Новым Иерусалимом или просто Иерусалимом, и не в память о месте, где они родились и выросли, как бывает обычно, а потому, что были убеждены, что теперь, с тех пор, как они здесь поселились, это и есть Иерусалим, и все, что было в том древнем городе священного и вселенского, все то, почему избрал его Господь Бог, вместе с ними перешло сюда. Они даже на второй год заложили в Березняках храм по образцу Воскресенского Новоиерусалимского храма, правда, деревянный и несравненно меньших размеров, но точно повторяющий его очертания, однако, едва сделав фундамент и начав стены, неизвестно почему — забросили. Кажется, им никто не мешал, напротив, Енисейский воевода, судя по отписке, давал им по указанию из Москвы денег на роспись храма и на покупку колокола, креста и утвари.

Березняки были расположены очень удачно — изобилие хорошей пахотной земли, пойменные луга, и как почти везде в Сибири в то время, лес и река со множеством дичи и рыбы. Округа была холмистая и, пожалуй, напоминала приистринские места. Стрельцы привели их сюда уже в начале лета (по малосилию ссыльных сборы были долгими и путь медленным), поднимать новину и сеять было поздно, но они, попав на Кеть, кажется, и не собирались ничего делать. В августе исполнялось тридцать четыре месяца со дня начала их пути в Сибирь, как раз столько времени, сколько Христос ходил, проповедуя, по Палестине, скоро Он должен был взойти на Голгофу, и они были уверены, что мир доживает последние дни. Бедствия, которые они претерпели за эти два с половиной года, были так велики, а их путь, путь учеников и гонителей Христа, по новой Святой земле — России — был так похож на путь, который Он проделал в Палестине, что даже без этих предсказаний и расчетов трудно было не увидеть, что последние времена действительно наступили. Среди тех, кто уцелел и дошел до Кети, были все апостолы, и это ссыльными было понято как еще одно подтверждение, что они не брошены, не забыты и уже скоро.

Пристав и стрельцы, сопровождавшие ссыльных в Березняки, все лето понуждали их рубить избы и расчищать землю под зябь, но ни уговоры, ни сила не действовали. Надзор был слаб, стрельцов меньше десятка, и поселенцы при первой возможности убегали в лес, прятались там и, готовясь принять Христа, снова и снова повторяли свои слова и роли. В том, как они убегали, была какая-то виноватость, было видно, что ссыльные понимают, что то, что заставляют их делать стрельцы и, не сумев заставить, делают сами: строят, пашут — надо и необходимо им, то есть всегда раньше было нужно, необходимо и правильно, но сейчас здесь и лишь для них это стало ненужным, лишним, но ничего ни объяснять, ни сказать стрельцам они не могут. Так что стрельцы, которые все это делают, правы, однако и они, ссыльные, тоже правы, но, пожалуй, стрельцы правы все же больше, потому что правота ссыльных — исключение, а их правота — правило. Эта виноватость была видна и десятнику, и его людям, из-за нее они считали тех, кого привели на Кеть, юродивыми, дурачками, и все же они ждали, что ссыльные им объяснят или проговорятся, почему не строят, не пашут, а уходят. Несмотря на предупреждение воеводы, они хотели этого, но никто говорить с ними и не думал, ссыльные молчали и, как и раньше, едва рассветало, куда-то ускользали, прятались.

Когда они в первый день ушли в лес и пропали, десятник думал, что они бежали, и бежали «с концами», он был очень испуган, боялся, что после строгостей и опал, которые принесла с собой эта партия, ему, когда воевода узнает, что они скрылись, не сносить головы, но к ночи ссыльные неожиданно вернулись, разожгли большие костры и вповалку заснули около них. Он дважды их, спящих, пересчитал, убедился, что собрались все, ни один не ушел, обрадовался и успокоился, получалось, что и вправду, как говорили московские приставы, из этой партии никто не бегал. Тогда же он решил, что лучше, пожалуй, оставить их в покое: пускай не работают, только бы не разбежались. Это было, конечно, разумно, но у него был строжайший наказ хорошо устроить партию, и теперь стрельцам, несмотря на то, что он видел, как они недовольны, пришлось самим и пахать, и рубить избы.