Владимир Шаров - Репетиции

Когда почтальон вручил Рут извещение, что ее отец умер 13 января 1931 года в Лефортовской тюрьме, она, тыкая в Илью бумажкой, стала кричать, что, если бы не он, отец был бы жив и на свободе. Илья не понимал, почему, и она в истерике, сморщившись и выставив вперед зубы, шипела ему: «Почему, почему… Потому что я переспала бы со следователем, вот почему, потому что я была не прочь с ним переспать, вот почему, потому что он высокий и красивый, вот почему…» На следующий день Илья уехал в Ленинград, и больше они никогда не виделись.

Еще до того, как отцу был вынесен обвинительный приговор, Рут и мачеху выселили из их старой квартиры, отец получил ее прямо перед революцией, сразу, как начал работать на шахте, и дали комнату в маленьком доме на самой окраине города. Отсюда, пока отец был жив, они с мачехой, как заведенные, каждый день отправляли в ЦК, ЦИК, Рабкрин, Прокуратуру, Суд, ОГПУ, Коминтерн, лично членам Оргбюро от Сталина до Косиора десятки жалоб и прошений о пересмотре приговора. Что он умер, что его больше нет, они поняли и запомнили по тому, что писать им теперь вдруг стало незачем. Все-таки за это время Рут, наверное, успела сильно надоесть органам, и в апреле 1931 года, спустя три месяца после его смерти, она тоже была арестована. Почему-то ей хотелось, чтобы ее дело, как и дело отца, вел Граевой, но дали его другому следователю, она огорчилась, даже решила потребовать Граевого, но это был последний всплеск — все, что было дальше, ей уже было безразлично. Обвинялась она, кажется, в троцкизме и по 58 статье была приговорена к семи годам лагерей.

Рут прожила во Мшанниковском лагере совсем недолго, когда, пересланное через Горловку, к ней пришло длинное письмо от Ильи. Он любил ее и винил себя в том, что Рут посадили. Если бы тогда он увез ее в Ленинград или лучше в какую-нибудь тмутараканскую экспедицию, ничего бы не было. Он увлекался, сравнивал эти варианты, находя и здесь и там свои плюсы и минусы. Он писал о них так искренне, словно и в самом деле все еще можно было изменить и переиграть. Было видно, что каждая из версий им уже построена и продлена, во втором письме он даже сокрушался, что до ареста они не успели родить ребенка. Собственно, плохим всегда был только один вариант, один из всех, и это примиряло его с жизнью. В нем с детства была странная убежденность в обратимости того, что происходит в мире, вера, что все поправимо. Она не раз его спасала, но он бы и так верил… Раньше Рут иногда поддавалась на это, но сейчас ей было неприятно, что после смерти отца, ее ареста, он не изменился. Он писал ей, как будто за год, что они не виделись, ничего не случилось. Для него это «ничего не случилось» относилось к их разговору о следователе. Он не просто прощал ее, он говорил, что этого не было и быть не могло, все — наваждение, бред, и винил себя, что оказался черт знает чем и поверил в такую чушь.

Когда Рут дочитала в письме до следователя, она отложила страницу и стала думать, неужели, если бы она тогда переспала с Граевым, отец бы и сейчас был жив. Потом она позвала к себе на нары Анну и принялась рассказывать ей о Крыме и Ялте, в которой они с отцом в двадцать пятом году провели почти месяц. К Анне Рут была очень привязана, любила ее, знала, что и та ее любит, почти сразу же она начала давать ей и письма Ильи. Первое время не все письмо, а лишь то, что было во второй его части и что сам Илья называл литературным приложением. В Ленинграде он по договору с «Академией» переводил знаменитый арабский средневековый эпос «Жизнеописание доблестной Фатимы — женщины-богатыря» и большими кусками присылал с каждым письмом. Это было захватывающее повествование: отчаянные набеги, битвы, поединки, кровная вражда и союзы недавних врагов, интриги византийских императоров и багдадских калифов, похищения прекрасных женщин, заговоры, подвиги не ведающих страха благородных воинов — все в романе было подчинено любви, подчинено страсти, которая не знала преград. «Фатиму» Рут затем день за днем после отбоя читала в бараке, а иногда, когда от Ильи долго не было писем, войдя во вкус и, как и другие, скучая без продолжения, сама придумывала и рассказывала только намеченные сюжетом боковые линии, делала из них хорошие вставные новеллы: с детства она знала за собой, что ей легко даются всякие стилизации. Этот роман продлил ей жизнь на год или даже больше: паханша Вера, которая была у них бригадиром, покровительствовала Рут, освобождала ее от тяжелых работ, бывало, и подкармливала. Подкармливала ее и Анна: той, как и остальным мшанниковским евреям, помогали вольнонаемные из римлян.

В постановке Анна играла роль счастливой и любимой невесты, играла свой самый радостный день, веселье, праздник, но ей было лишь пятнадцать лет, ее еще никто никогда не любил, и ничего похожего в ее жизни не было. Первые репетиции шли очень плохо, она была зажата, всякий раз, когда жених брал ее за руку или тем паче должен был поцеловать, пугалась и сразу, видя, что испортила сцену, принималась плакать. Потом, когда жизнь свела ее и Рут, играть Анне стало легче. Она теперь и в голосе, и в движениях, и в жестах старательно представляла, напрямую копировала Рут, и с каждой репетицией дела у нее шли лучше, скоро она уже почти не выпадала из постановки.

Для Рут не кончилось и трех лет, как она была невестой, ею еще ничего не было забыто, брак ее с Ильей был так короток, что она не успела прилепиться к нему, они даже не начинали жить, смотря друг на друга. Все в старых связях и отношениях сохранилось, судьба отца была ей ближе, чем Ильи, и не только из-за того, что отец был арестован и погиб, а у Ильи дела тогда шли вполне благополучно, нет, она еще продолжала жить в той прежней жизни, брак ничего не заслонил в ней, что Анне тоже было на руку. Но среди взятого Анной у Рут были уже и ее мысли о том, как спасти отца, спать с Граевым или не спать, и ее последний разговор с Ильей; Анна понимала, что играть это не надо, и все равно раз за разом играла, потому что не могла отделить одно от другого, не видела и не замечала, где должна остановиться.

Анна повторяла на сцене Рут почти три месяца и вдруг в один день сделалась другой. Вечером накануне Рут впервые дала ей целиком несколько писем Ильи. Любовь поразила ее. Ни о чем подобном она раньше не знала и не слышала. То, что писал Илья Рут, показалось ей несравнимо высоким и прекрасным, это была чистая радость, таким она и представляла себе чудо. После писем она поняла, что теперь тоже влюблена в Илью, и ей сразу стало легко думать и верить, что он пишет не только Рут, но и ей, Анне, что он и есть ее жених. Она все время брала у Рут письма Ильи, читала и перечитывала их, просила еще и еще, просила, чтобы Рут дала или подарила ей хотя бы одно письмо, чтобы носить его с собой на репетиции. Христос для Анны и был любовью, во всей постановке она единственная была такая.