Роман Назаров - Очарованный якут

— Уходите! Вон! — на «вы» ему.

А он сидит такой и ухом не ведет. «Мама у тебя устала, Рома». Я бы, может, и выгнал его тут же, послушавшись маму, но я знаю ее, она и на друзей моих наезжает. Чуть что-то, не входящее в ее круг понимания, так она всем и без разбору: «Вон! Вон отсюда!». Короче, я с трудом ее уговорил оставить Радия на одну только ночь, а утром он уедет, и все будет хорошо. Куда он уедет? На что он уедет? Пятница, только познакомился, к себе привел, чаем напоил. Успокоил. А самому горько-горько. Заставила меня почувствовать унижение, несамостоятельность, ничтожность. Не имею права я принимать решения. И тут же мысль — это пройдет у нее, пройдет. И я не прав, что сержусь на нее. Горько-прегорько.

Я знаю, она очень одинока. И еще страшнее представилось мне мамино одиночество в понедельник, 20 марта, когда она увидела Радия в моей комнате и снова закричала, чтобы я поскорее выпроводил своего друга за порог.

— Богом клянусь, мама, он уедет! Ночевать не будет! Уедет! Вот билет! Радий, покажи, пожалуйста, маме билет на поезд!

Никакого доказательства она, конечно, в полусумасшедшем состоянии, видеть не хотела, замахала руками, отскочила от протянутого Радием билета в Тюмень. И добавила:

— И в Бога я не верю!

В Бога не верила и Люба. Ну, как сказать — «не верила»? Подозреваю, насколько бы люди не были атеистами, они все-таки верят во Что-то Доброе, то, Что Может Защитить или Спасти. Слово «Бог» боятся, стесняются выразить чувство веры, показухой и клоунадой считают обряды, зато праздники, почему-то, принимают на ура. Удивительно! В Пасху, например. Куличи, свечки покупают, красят яйца. «Все так делают!» — вот ответ. Что мамы, что Любы. А постился кто? Никто и не думал! Пасха прошла — как будто блик божий мимо них прошелестел и — всё, забыли. Ну, так ведь, да?

Это уже раздражение во мне.

Припахал я Радия кушетку детскую нести — от Центра до Калинки, к Любе. Он как раз с рынка освободился, поел котлет «охотничьих», пожаренных в масле вместе с луком и кусками бородинского хлеба, попил чаю крепкого три кружки — улыбается, готов к любой работе. Какие вопросы. Братишка на неделе диван приобрел, кушетку выставил в прихожую. Куда её? Мама говорит: «Любе неси!». Можно было, конечно, машину грузовую взять, но это деньги — двести-триста рублей. А идти двадцать минут. Думаю, принесем Любе кушетку, за которую она ни копейки не заплатит, поблагодарит нас, чаем угостит и, возможно, согласится гостя на ночь приютить. Мечтаю.

Доперли кое-как, с длительными перекурами. Втащили в квартиру, поставили. Пацаны за кушетку чуть драку не устроили — кому на ней спать. Пошумели, порычали, убежали во двор. Анфиса с перепугу на стенку забралась и зырит оттуда пятаками бешеными. А мы стоим. Пауза. Люба уже по-своему оценила гостя, теперь уставилась на меня.

Люба — женщина приятная почти во всех отношениях. Кость широкая, грудь волшебная. Всё — моё! А подкрасится — и точку меж бровей нарисовать — настоящая индианка, красавица. Ласковая ко мне, терпеливая. Умная — кроссворды как семечки щелкает. Судьба к ней тоже не без претензий: родила мальчиков-погодок от одного туркмена-сладкопевца, так он — гляди — на третий год семейной жизни в Москву подался. Не оценили мужика культурного здесь, в глуши александровской, зато в столице в консерваторию угодил, семьей обзавелся, в Германию съездил (сообщают его родственники). Одна беда по свету не ходит: отца похоронила, пять лет назад — маму. И как вот жизнь закручивает! Встретился с ней (та еще история была!), полюбил Любушку, и тепло мне от неё, и уютно.

Я в глазах её читаю: «Ты что за бомжа вонючего сюда привел?!». По телевизору сериал идет, а мы ей мешаем смотреть. Она не готова была тут же, мгновенно, принять божественный дар. Я вежливо откашлялся и спросил: «А ч-чаю не будет?..». Она мотает головой. «А переночевать пустишь Радия Николаевича?». Она меня съесть была готова с потрохами. Мотает головой. Вежливо улыбается. Испепеляющий взгляд. «Всего вам доброго!» — говорит Радий Николаевич. Уходим.

Он был подавлен.

— Зачем про ночлег спросил, Рома? Не спросил бы — не мучились бы ни я, ни она. Тебе самому приятно было?

— Да, — говорю, — узнал глубже её духовные возможности.

Он был уничтожен, но, однако же, высказался:

— Это сущий вампир, Рома. Как ты с ней восемь лет живешь? Неужели нет в городе вашем женщины лучше? Пять минут молчания рядом с ней — и всего меня высосала, опустошила. Уходи от нее, вот мой совет.

Его прямо трясло всего. Её, наверное, тоже: и не отблагодарила, и чаю не налила, и человека обидела. Разве не осознает? А я между ними один — наблюдатель. Оно мне надо было?

— Она испугалась тебя, Радий. Как мама. Люди вообще боятся, но не Бога, а просто страх внутри сидит из-за узости души и мышления. Достоевский еще, кажется, об этом писал.

Я вдруг вспомнил, что мне Санек 12 марта говорил. Пересказал Радию, добавил, что он, Радий, является сейчас таким. ну, не Богом, но что-то вроде Него, который приходит к людям, а у них — страх перед Высшим, поэтому лучше телевизор включить, сериал какой-нибудь смотреть, чем лицом к лицу с Этим Высшим столкнуться.

— Бога не надо бояться, Рома.

Остановились. Покурили.

Небо зловеще затянуто, давит сверху, вздумало насмерть род человеческий придавить. А горизонт на востоке весь почернел, будто заболел немочью невиданной, неслыханной. По курсу — через овраг — собор Христорождественский, так один купол и виден, за всю природу отдувается, светит блекло, не сдается.

— Слушай, — говорю, — Радий, а ты не пробовал. хм. украсть, например? Или. грабануть кого?

— Что ты, Рома, говоришь?! — Он даже опешил от моих слов.

— А что такого? Так же легче! Вычислишь, допустим, бабушку с кошельком, женщину, кого послабее, проводишь её до укромного места, где она идти будет, а рядом — никого. По голове чем-нибудь — бах! Деньги забираешь и уходишь! И все! Работать не надо.

— Нет-нет-нет! — как будто я его ударил. — Рома. Это. Нельзя.

— Хотя бы думал об этом? — пытаю и проверяю.

— … - что-то такое зашептал, молитву, наверное.

Короче, смотрю на него, сканирую — да какой он вор?! Какой он грабитель?! «Мама умерла у меня, Рома, и земля из-под ног ушла». Пораженный и очарованный жизнью якут.

Ветер поднялся.

Пошли, согнувшись, быстрым шагом.

Ветер усилился, захлестал по лицу и рукам. У-ух! Март тяжелый в этом году, недовольный чем-то. Но это он зря, весна своё возьмет. Размышляю. Радий пыхтит за правым плечом. Только подумал я о погоде — снег повалил, будь он неладен.

Сидим в комнате. Я смотрю на него, он — на меня. За окном — пурга мартовская, снег с дождем хлещет, по карнизу барабанит. Мама ушла к тете Шуре Максимовой, подружке. Вечером придет, увидит Радия — скандала не избежать. Ругаться ой как не хочется.