Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

Собственно, это было единственным отголоском войны в наших местах, и она соответствующим образом преломилась в сознании жителей деревни. Ну а для нас, ребятишек, следствием явилась игра в «американца».

В жаркие летние дни, раздевшись догола, мы прыгали с настила в заполненную сеном квадратную загородку. Честно говоря, игра мне не очень нравилась. Перед каждым прыжком в кажущуюся бездонной пустоту у меня от страха захватывало дух. К тому же, раздеваясь догола, я с трудом преодолевал в себе чувство стыда.

Другие из нашей компании наверняка заметили это. И однажды, когда после очередного прыжка я карабкался вверх по лестнице, вся банда, уже в одежде, с хохотом полетела мне навстречу и врассыпную бросилась из сарая. Моей одежды наверху не оказалось. Голый, стоял я на дощатом настиле и лихорадочно строил в голове планы незаметного возвращения домой, где мог одеться. Кроме того, меня ждало невыполненное домашнее задание, из-за этой дурацкой шутки я мог завтра схватить двойку. В глазах у меня стояли слезы бессилия: ну погодите, вы за это еще ответите! Тогда я впервые открыл для себя, как тесно уживаются друг с другом дружба и вражда.

На деревенской ратуше пробили часы — каждая минута оборачивалась теперь против меня. Мне надо было успеть проскользнуть через двор, пока наши отцы не вернутся с поля. Потом будет поздно.

Я чуть-чуть приоткрыл дверь сарая: во дворе никого не было. Прижав обеими руками к животу охапку сена, я ринулся к дому. Но дверь оказалась запертой изнутри. Беспомощно оглядываясь по сторонам, я стоял перед ней, а наверху гремел оглушительный хохот. Вся компания, высунувшись из окон, с наслаждением пожинала плоды своей выдумки.

— Упражнение на смелость! — кричала Карина, размахивая моими шмотками.

Анна подзадоривала:

— Сделаешь стойку на задних лапках — получишь рубашку!

В общем, мне пришлось терпеть унижение за каждую часть своей одежды. Когда я натягивал штаны, Анна крикнула, прямо-таки визжа от восторга:

— А где же твой штык, американец?

Стыд и страх и в самом деле превратили меня в какое-то бесполое существо.

— Наверху, в ветвях старой груши, мы устроили себе укрытие, — вспоминал Дитер. — Ей и тогда уже лет сто было…

Мне показалось, что я снова ощущаю ладонями потрескавшуюся кору дерева.

Мы стояли у забора и облегчались. Полуденное солнце безжалостно обжигало нам плечи.

— Ну и как тебе все это? — Дитер кивнул головой назад, в сторону усадьбы. Суть вопроса, по всей видимости, состояла в том, смог ли бы я жить вот так же. Я не знал, какой ответ хотел услышать Дитер и что я должен сказать ему. — Медвежий угол! — отрубил он. — А еще короче, просто дыра!

Стоило ли мне признаваться в том, что я охотно сменялся бы с Гердом?

— Вот и скажи ему свое мнение, — предложил я и подумал: а не лучше ли в самом деле удалиться от всей нашей суеты, чтобы иметь возможность со стороны, беспристрастно оценивать вещи?

Я не пришел ни к какому выводу, мысли у меня путались. Выпили мы порядком, а жара еще больше усилила действие алкоголя.

— А я говорю, бегство — не решение вопроса, — продолжал отстаивать свой тезис Дитер. — Особенно теперь, когда речь идет о судьбах войны и мира!

Почему особенно теперь? Мои мысли толклись на одном месте, не приводя ни к каким путным выводам. При чем тут мое желание жить в деревне и угроза миру на планете?.. Я с трудом сохранял равновесие.

— В общем, скажи ему сам…

Дитер помотал головой.

— Он и так знает. Только признаться не хочет…

— Меня беспокоит Хеннер, — сказал Дитер. — У вас с ним что — нелады?

— Откуда ты взял?

— Да он говорить о себе не хочет, сразу увиливает…

За домом возвышался холм, и мне захотелось бросить взгляд на усадьбу сверху.

— За мной! — крикнула я и рванулась бегом к вершине. Дитер сразу отстал. Я уже успела отдохнуть на траве, когда он взобрался наверх. Он неуверенно потоптался на пахоте, потом остановился:

— Да, пожалуй, вот здесь она и стояла…

Он искал место, где росла старая груша, в которой они соорудили тогда себе крепость. Я не видела никаких признаков того, что дерево стояло именно здесь.

— Осенью, — продолжал Дитер, — груши опадали и стучали по крыше. Есть их было нельзя, конечно, — сплошная кислятина.

Прямо внизу перед нами простирался двор усадьбы, дальше виднелась деревня. Воздух был удивительно прозрачным, казалось — до каждого домика можно дотронуться рукой. А теперь — в полет, подумала я и раскинула руки, как крылья. И тут я почувствовала у самого уха дыхание Дитера, его руки скользили по моим бедрам. От него остро пахло потом.

— Ваша дружба всегда так далеко заходит?

Он покраснел и смутился.

— Да я просто пошутил…

Желание лететь пропало, я двинулась вниз, к усадьбе. Хеннер, сидевший во дворе, что-то спросил, но у меня не было охоты говорить с ним. Я вошла на кухню к Анне. Та чистила картошку.

— Давай помогу, — сказала я.

— Ну и отлично, — ответила она, но я не была уверена, что слова ее звучали искренне. Когда я оказывалась вдвоем с Анной, то всегда пыталась угадать, о чем она думает. В общем-то, она была со мной приветлива, но дистанция между нами сохранялась.

Мы решили приготовить суп. В кастрюлю шло все, что было у нас под руками: морковь, картошка, лук, чеснок, вермишель… Нам было ужасно весело. Но стоило мне только спросить Анну о чем-нибудь серьезном — можно ли взглянуть на ее картины, не скучает ли она по городской жизни, — как она сразу же переводила разговор на другое:

— Там, в корзине, есть еще кольраби…

Она так ловко ускользала от расспросов, что я сперва даже сомневалась: спрашивала ли я ее на самом деле или только собиралась. Она могла кого хочешь вывести из себя.

— Что ж, женщина она умная, — сказал Хеннер, когда я заговорила с ним об Анне.

Но больше и он ничего не сказал.

Иной раз мне казалось: у них обоих есть какие-то особые антенны, и они общаются друг с другом, даже если не произносят ни слова. От всего этого можно просто рехнуться!

Карабканье по лестнице в сарае не вызвало у меня того сентиментального настроения, которое, наверное, замышлялось. Чувствовала я себя отвратительно и опасалась приступа мигрени. Бессонная ночь вымотала меня, надо было отлежаться. Над своим прошлым они могли бы вздыхать и без меня — мне это было безразлично.

Я расслабилась, закрыла глаза. И тут послышалось жужжание — угрожающий гул, который не переставал нарастать. Я снова открыла глаза: потолок был черным от мух. Они с волчьей алчностью взирали на меня, готовые жадно ринуться вниз. Некоторые умудрялись еще и совокупляться, чтобы умножить свои несметные полчища.