Эдвард Эбби - Банда гаечного ключа

Для Смита это было сорок пятое путешествие вниз по Каньону, но удовольствие от этого ничуть не утрачивало своей новизны, насколько он мог его измерить. Но за все это время не было двух совсем одинаковых походов. Река, каньон, мир пустыни постоянно менялись, от мгновения к мгновению, от чуда к чуду, в рамках прочной реальности матери-земли. Река, скалы, солнце, кровь, голод, крылья, радость — все это подлинная реальность, сказал бы Смит, если б захотел. Если бы он так чувствовал. Все прочее — двуполая теософия. Все прочее — трансцендентальная трансвеститская трансконтинентальная наукология или там любая прихоть дня, мода недели. Как сказал бы Док, если бы Смит у него спросил. Спроси у сокола. Спроси у голодного льва, что преследует умирающего с голода оленя. Они знают.

Так размышлял Смит. Всего лишь маленький бизнесмен, уточним. Никогда даже колледжа не посещал.

В торжественной тишине, наступавшей между перекатами, — а это случалось большую часть пути, — Смит и Хейдьюк отдыхали, опершись на свои весла, и тогда песнь обитательницы каньона, маленькой крапивницы — чистое глиссандо быстрых шестнадцатых нот — смешивалась со звоном капели, журчанием воды, криком диких гусей, шуршаньем ящериц в пыли на берегу. Между порогами — не тишь, а музыка и покой. Стены каньона становились все выше и выше — 1000, 1500, 2000 футов, река постепенно опускалась, тени росли, а солнечный свет слабел.

Подземный холод обволакивал их.

— Пора устраивать привал, братцы, — объявил Смит, поворачивая лодку к берегу. Хейдьюк энергично подгребал своим веслом. Впереди, совсем недалеко от них, на правом берегу был песчаный откос, окаймленный медно-зелеными ракитами и кустами тамариска с гребешками лаванды, качавшимися на ветру. И снова они услышали зов крапивницы — маленькой птички с большим клювом. Но музыкальной, удивительно музыкальной. И отдаленный рев новых перекатов, — звук, напоминающий бесконечные аплодисменты гигантской, неутомимой аудитории. Ворчание, тяжелое дыхание двух работающих мужчин, скрип весел в уключинах. Негромкий разговор пассажиров первого класса.

— Копайте сцену, Док.

— Без технического жаргона, прошу вас. Это святое место.

— Оно-то так, а только где же кокс?

— Прошу вас, — я медитирую.

Нос лодки со скрежетом вытащен на гравий. Хейдьюк, разнорабочий, смотал кольцами линь на руке, прошлепал по воде и привязал лодку к плотным зарослям ивняка. Все сошли на берег. Хейдьюк и Редкий передали каждому пассажиру его/ее мешок, прорезиненную подстилку, небольшие коробки с личными вещами. Пассажиры направились в разные стороны — Док и Бонни в одну, две женщины из Сан Диего — в другую.

Смит помедлили минутку, разглядывая удаляющуюся фигуру мисс Абцуг.

— Есть в ней что-то, разве нет? — сказал он. — В ней точно что-то есть, а? Он прикрыл один глаз, словно глядя сквозь дуло винтовки. — Да уж, эта крошка — прелесть что такое. Пальчики оближешь.

— Сучка есть сучка, — сказал Джордж Хейдьюк, философ, не потрудившись даже взглянуть. — Будем сгружать все это барахло сразу?

— Почти все. Давай покажу.

Они вытащили тяжелый багаж, большие ящики с провизией, коробку со льдом, большой деревянный сундук с кастрюлями, сковородками, голландской плиткой, решетками, другой посудой, и выгрузили все это на песок. Смит очертил на песке площадь для своей кухни, и установил там свою плиту, раскладной стол, склад провизии, бар, черные маслины и жареные маленькие моллюски. Он отбил по маленькому кусочку льда для каждой пустой чашки, которые вскоре будут наполнены, и плеснул по глоточку рома Хейдьюку и себе. Пассажиры все еще были где-то в кустах, переодевались в сухое, утеплялись незаметно, готовясь к прохладе вечера.

— Ну, за тебя, матрос, — сказал Смит.

— Хоа бинь, — ответил Хейдьюк.

Смит приготовил костер из угля, содрал оберточную бумагу с традиционного блюда первой ночи — огромных отбивных, — и сложил их стопкой около решетки-гриля. Хейдьюк приготовил салат, и, по завершении этого дела, запил ром банкой пива — десятой после обеда.

— Из-за этой дряни у тебя будут камни в почках, — заметил Смит.

— Чушь.

— Камни в почках. Уж я-то знаю.

— Всю жизнь пью пиво.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать пять.

— Камни в почках. Лет через, может, десять.

— Чушь.

Пассажиры, сухие и свежие, появились поодиночке, и подошли, один за другим, вслед за доктором. Он поставил свою жестяную кружку на стол, устроил в ней один миниатюрный айсберг и налил себе двойную порцию из своей бутылки — Дикой Индейки—.

— Прекраснейший вечер, спокойный, прохладный и свободный, — провозгласил он.

— Что верно, то верно, — сказал Смит.

— Святое время безмолвно, как монахиня-молчальница.

— Мудрено вы говорите, Доктор.

— Зови меня Док.

— Ладно, Док.

— Будьте здоровы.

— Чего и вам желаем.

Последовало дальнейшее обсуждение окружающих красот. Затем разных других вещей. Подошли эта девушка, Абцуг, в длинных брючках и мохнатом свитере. Она сняла свою широкополую шляпу, но даже в сумерках оставалась в темных очках. Она придавала определенный стиль Мраморному ущелью.

Тем временем доктор говорил:

— На реке в наши дни так много людей оттого, что и повсюду в других местах людей стало слишком много.

Бонни, вздрогнув от холода, скользнула под его согнутую левую руку.

— Почему бы нам не разжечь костер? — предложила она.

— Когда-то дикая природа была вполне приемлемым местом обитания для человека, — продолжал доктор. — Теперь она служит психиатрическим диспансером. А скоро и вовсе не станет дикой природы, — он отхлебнул свой бурбон со льдом. — Скоро некуда будет уходить, негде будет спасаться. Тогда сумасшествие станет вселенским, — еще одна мысль. — И вселенная станет сумасшедшей.

— Мы тоже, — сказал Смит, обращаясь к Абцуг. — После ужина.

— Зови меня Бонни.

— Мисс Бонни.

— Миз Бонни, — подправила она его.

— Иисусе Христе, черт дери, — пробормотал поблизости Хейдьюк, подслушивая, и сорвал крышку с очередной банки пива.

Абцуг бросила холодный взгляд на лицо Хейдьюка, вернее, на то, что можно было увидеть за черными волосами, свисающими на лоб, и черной кустистой бородой. Гоблин, думала она. Все волосатые грубы и развратны, считал Артур Шопенгауэр. Хейдьюк поймал ее взгляд, нахмурился. Она отвернулась к остальным.

— Мы в ловушке, — продолжал добродетельный доктор. — Мы попали в железные зубы технологического монстра. Безмозглой машины. С ядерным реактором вместо сердца.

— Мудрено вы говорите, Док, — говорит Редкий Гость Смит. Он уже начал готовить стейки, нежно укладывая их на решетку над тлеющими углями.

— Планетарная индустриализация, — продолжал разглагольствовать доктор, — разрастается, как раковая опухоль. Рост ради роста. Могущество ради могущества. Власть ради власти. Я, пожалуй, положу себе еще кусочек льда. ( Звяк!) Хлебните-ка глоточек вот этого, капитан Смит, — это развеселит ваше сердце, позолотит печень и расцветет, как роза, в компосте ваших кишок.