Эдвард Эбби - Банда гаечного ключа

Смита, Хейдьюка, Абцуг и Сарвиса более всего интересовал ленточный конвейер, который казался им самым слабым звеном всей этой системы. Он протянулся на девятнадцать миль — от карьера до железнодорожной станции. На большей части этой дистанции конвейер был легко уязвим — он тянулся над самой землею, полускрытый можжевельником и пиниями, никем не охраняемый. На краю откоса он опускался до уровня автострады, где затем поднимался снова — над дорогой и к верхушкам четырех складских башен — силосов. Конвейерная лента катилась по валкам, и весь механизм приводился в движении электроэнергией.

Они сели, чтобы понаблюдать в движении этот гигантский механизм, перемещающий каждый день 50 000 тонн угля через столовую гору, на равнину и вверх к силосным башням. Пятьдесят тысяч тонн. Каждый день. Тридцать — сорок — пятьдесят лет. И все для того только, чтобы насытить электростанцию в Пейдже.

— Я думаю, мы имеем дело с серьезными людьми, — сказал Док.

— Это же не люди — ответил Смит. — Это же просто механический зверь.

— Да, это ты верно заметил, — согласился Док. — Мы имеем дело не с человеческими существами. Мы восстали против мегамашины. Мегаломаниакальной мегамашины.

— Никаких усилий, никакого пота. Нам тут все подготовили и оснастили. Мы используем этот чертов конвейер, чтобы взорвать эти паршивые башни. Не может быть ничего милее. Гляньте — это так чертовски просто, что я прямо нервничаю. — Мы привезем наш товар сюда, поближе к конвейеру. Бросим его на ленту, подожжем запальный шнур, набросаем сверху немного угля, и пустим его через дорогу и в башню. Ба-а-бах!

— Как ты рассчитаешь время?

— Это математическая задача. Нам нужно будет определить скорость этой штуки, измерить расстояние от нас до башен, и вычислить, сколько нам нужно будет запального шнура. Просто.

— Допустим, что кто-нибудь в это время работает в этих башнях, тогда что?

— Это просто риск, который мы, черт его дери, должны будем взять на себя, — сказал Хейдьюк.

— Кто это — мы?

— Ладно, там никого не будет наверху в этих башнях, но мы все равно позвоним в компанию, дадим им, может, минут десять, чтобы все оттуда убрались. Это будет справедливо.

Все замолчали. Тишина. Легчайший зефир коснулся сухой травы у них под ногами. В воздухе висел какой-то запах, четкий такой… острый металлический дух …

— Я не очень-то уверен во всем этом, — сказал Смит.

— Мне тоже это не нравится, — согласился и Хейдьюк. — В тысячу раз лучше забыть к черту всю эту штуку и идти рыбачить у Лошадиного ручья. Забудем эту Черную гору. Пусть эта компания обдерет ее догола. Кому какое дело, если через пять лет на пятнадцать миль вокруг Большого каньона ни черта не будет видно, так эти паразиты испоганят этот чертов воздух своими клятыми электростанциями? Лучше я буду цветочки собирать в горах над Теллуридом. Какого черта мы должны об этом беспокоиться?

— Да ясно, но только не нравится мне вся эта дурь со взрывами, — остановил его Смит. — Кто-нибудь может пострадать.

— Никто не пострадает. Если только они не начнут стрелять в меня.

— Это уголовное преступление, и, я скажу, нарушение федерального законодательства тоже, взрывать разные вещи. Верно, Док?

— Это правильно, — ответил Док. — Кроме того, — спокойно посасывая свою длинную сигару, поглядывая сквозь дым сначала на Хейдьюка, затем на Смита и снова на Хейдьюка — кроме того, это непопулярно. Испортим отношения с обществом. Анархия — не ответ.

— Док прав, — говорит Смит.

— Чертов мормон, — бормочет Хейдьюк. — Шел бы ты к своим Святым Последних Дней, откуда ты пришел. Ты, козел мормонский. Дерьмо последних дней.

— Ты не можешь оскорблять мою религию, — сказал Смит, ухмыляясь. — Это просто невозможно. И потом, я просто хотел сказать, — не думаю, что это хорошая идея. Этот твой тут динамит, я имею в виду.

— Это опасно, — поддержал его Док. — Мы можем кого-нибудь убить. И нас могут убить. Будут скверные PR [6] Public relations — отношения с общественностью — прим. пер.

— Все остальное они уже пробовали, — проворчал Хейдьюк. — Они пробовали судиться, большие ихние дурацкие агитационные кампании, политику.

— Кто — они?

— Да эти — Движение американских индейцев, Комитет защиты Черной горы, все эти типы с кровоточащими сердцами.

— Ну-ка, теперь попридержи своих коней, — останавливает его Смит. — Я же не говорю, что нам нужно прекратить все это. А я говорю, я не уверен, что нам нужно то, что ты прячешь там у себя в машине пол спальниками. Я говорю, мы можем парой стальных клиньев пустить под откос состав с углем. Можем перерезать ограды, выпустить овец и лошадей пастись у рельсов. Мы можем взять у Дока его пила и поспиливать опоры линии электропередачи вдоль железной дороги. Это ее остановит. Она же работает на электричестве, разве нет? Мы можем сделать то же и с опорами ЛЭП, что ведет к карьерам; там эти здоровенные драглайны с десятиэтажный дом, они же тоже работают на электричестве. Понавешивали тут этих ихних проводов. Мы можем старой хейдьюковой пушкой наделать дырок в ихних трансформаторах, выпустить охлаждающую жидкость. Мы можем бросить несколько бревен на ленту конвейера, устроить им хорошую пробку. Мне не нравится динамит. Он нам не нужен.

— Давайте проголосуем, — предложил Хейдьюк. — Что вы скажете, Док?

— Никакого голосования, — заявил Док. — Мы не собираемся устраивать тиранию большинства в нашей организации. Мы действуем по принципу единства. Либо мы делаем что-то все вместе, либо не делаем этого вообще. У нас тут братство, а не законодательное собрание.

— Хейдьюк взглянул на Бонни, ища поддержки. Его последняя надежда. Она ответила ему твердым, спокойным взглядом; продолжая смотреть на него, она погасила сигарету.

— Я ж не говорю, что я прямо-таки совсем против, — вел свое Смит. — Я просто говорю — я не уверен.

— Дурь, вот что, — обернулся к нему Хейдьюк. — Ты говоришь, что готов совершать преступления, но ты не уверен, что мы эту работу делаем правильно. Вот что ты говоришь, Редкий.

— Нет, Джордж, я говорю, что мы должны быть внимательны к тому, как мы это делаем. Мы не можем быть правы, если будем делать наше дело неправильно. Хейдьюк вяло пожал плечами. Этот спор был ему противен. Они постояли, слушая грохот угольного конвейера, визг и скрежет машин на шоссе, отдаленный стук колес на железной дороге. На востоке, в десяти километрах от них, от угольных карьеров к небу поднималась пыль, затмевая яркое утреннее солнце гигантским облаком угольно-черных и почвенно-серых мельчайших частиц.

Пауза угрожала перерасти в паралич. Поэтому заговорила Бонни.

— Мужчины, — сказала она. — Суть в том, что …

— Иисусе Христе, — проворчал Хейдьюк.