Павел Басинский - Полуденный бес

– Это вы про меня? Это ты про меня… – бормотал ошеломленный Палисадов. – Да я карьеры своей не жалел, жизнью своей рисковал, ради свободы таких, как ты!

– А я вас об этом не просил. И на «ты» с вами не переходил.

– Господа! – испугался Дорофеев. – Витя, ты неправ! Дмитрий Леонидович действительно много сделал для нашего поколения. По крайней мере, сегодня мы не боимся говорить то, что хотим…

И снова Джон заблудился в безразмерной квартире. Он опять оказался в гостиной. Из нее уже убрали бассейн, но мокрый, хлюпающий под ногами палас напоминал о недавнем безобразии. В гостиной было полутемно. Половинкин собрался уходить, но вдруг услышал приглушенный разговор:

– Сид, я беременна.

– Славно… От кого?

– Да ты что?!

– Мы предохранялись.

– Глупенький. Так бывает.

– Все равно. Я не думаю, что ты залетела от меня.

Рожицына тихо заплакала.

– Не реви! – зашипел Дорофеев. – Думаешь, что на твой коровий рев гости сбегутся? Ты чего себе вообразила? В семью нашу хочешь пролезть, дрянь деревенская! Вспомни, сколько ты в санитарках зарабатывала? Ну, потрахались мы с тобой… В охотку потрахались, не спорю… Ну и что? Тебя в твоей общаге, поди, азеры всей кодлой драли каждый день.

– Сидор… Что ты говоришь?!

– Не называй меня Сидором!

Глаза Половинкина быстро привыкли к темноте. Он видел, как Рожицына, закрыв лицо руками, выбежала из гостиной. И тогда Дорофеев тоже заметил Половинкина.

– Случайный свидетель? – не смущаясь, сказал он. – Как вам наши домашние страсти? Где-то я уже читал эту сцену. В каком-то романе. До чего русские барышни обожают рома…

Этот удар Джон поставил себе в колледже. Однажды он свалил им здоровенного негра, приставшего к нему ранним утром в Вашингтоне. Сидор рухнул на мокрый палас. Кто-то включил свет. В гостиной стало светло, как в театре после финальной сцены. Рядом стояли Крекшин и Сорняков. Сидор лежал на полу, притворяясь, что он без сознания. Джон видел, что он притворялся, потому что боялся драться.

– Что здесь было? – спросил Сорняков.

Сидор вскочил на ноги. Из его ноздри текла кровь.

– Тебе это дорого обойдется! – бормотал он, не глядя на Джона. – Ты не смеешь бить русских художников!

– Подашь на него в суд? – спросил Крекшин.

– Я найду другой способ отомстить.

– Не роняй чести русского дворянина, Сид! – засмеялся Сорняков. – Вызови распоясавшегося америкоса на дуэль!

– Какая дуэль? На чем?

– У меня есть макаров и три патрона. На всякий случай купил на черном рынке.

– Я не буду стреляться, – отказался Сидор. – Это чистая уголовщина.

– В таком случае, господин… э-э… как вас зовут? Серединкин? Позвольте пожать вашу руку! Один – ноль в пользу США! Я знал, что Америка – великая страна. В отличие от России.

– Полчаса назад ты был патриотом, Витя, – мрачно заметил Крекшин. – Не говори за всех, пожалуйста! Я буду стреляться с американцем. По правилам дуэли это не возбраняется?

– Отнюдь! – обрадовался Сорняков. – А то ишь вздумал, янки проклятый, русских художников бить!

– Вы принимаете вызов? – спросил Крекшин.

– Разумеется, – ответил Половинкин.

– Встречаемся в семь утра у входа в Нескучный сад. Не заблудитесь?

Ранним утром начала ноября 1967 года в пансионате «Ясные зори» состоялся допрос с пристрастием.

Накануне капитан побывал в Городе, где в центральном роддоме ему выдали копию справки о том, что 14 октября гражданка Половинкина Е. В. явилась туда с родовыми схватками и в тот же день родила мертвого ребенка. Претензий к роддому у нее не было.

В кабинет заведующего пансионатом Бориса Викторовича Божедомского Соколов ворвался как вихрь свирепый и беспощадный. Борис Викторович хорошо знал характер капитана и не на шутку испугался. Рассердить Соколова было трудно. Но если он пришел в такое состояние, визит мог закончиться чем угодно, даже мордобоем.

Борис Викторович прибыл в Малютов в конце сороковых годов, согласившись поменять теплую должность завхоза крупной московской клиники на скромную роль заведующего захолустным домом отдыха. Тогда в жизни Божедомского шла черная полоса. Его бросила красавица жена, променяв на подававшего надежды молодого режиссера и оставив Божедомского с трехгодовалым сыном. Но Бог наказал ее. Подававший надежды молодой режиссер надежд не оправдал и спился. Теперь жена мечтала вернуться к надежному Божедомскому, но в суровом письме он решительно пресек ее попытки. За короткое время ему удалось превратить затрапезный пансионат, в котором отдыхали одни работники фабрики мягкой игрушки, в престижное заведение санаторного типа, работавшее на областное и московское начальство. Корпуса перестроили, завезли импортную мебель и сантехнику, но главное – полностью обновили обслуживающий персонал. В персонале-то и заключался секрет процветания заведения Божедомского.

О том, что одна из горничных забеременела, он узнал от ее подруги, медсестры Кати. Случись такое в другом пансионате – бог с ней! Но в сады Божедомского залетали птицы высокого полета. Оставляя свои семейные гнезда на месяц, они попадали в общество молодых и красивых горничных и медсестер. Неудивительно, что орлы теряли самообладание. Пожалуй, это и было самой ответственной стороной работы Божедомского, которую он сравнивал с работой на идеологическом фронте. Не допустить морального разложения коллектива! Не допустить скандала, подобного тому, что случился однажды, когда секретарь райкома партии увез одну из горничных к себе в Москву под видом дальней родственницы и устроил няней к собственному сыну. Быстро разоблаченная супругой потерявшего голову партийного руководителя девушка вернулась в Малютов через месяц. Впрочем, Божедомский не только простил ее, но и взял обратно и даже оплатил вынужденный прогул. Он по-своему любил и жалел своих девочек.

Горничные и сестры даже во сне должны были помнить, как вести себя в пограничных ситуациях. Кому и когда можно строить глазки, невинно обнажая из-под халатика стройные ножки или приоткрывая треугольник белой груди в обрамлении черного лифчика. Но с Лизаветой, этой дурой деревенской, Борис Викторович намучился ужасно! Если бы не Максим Максимыч, выгнал бы он ее к чертовой матери! Но капитан в свое время закрыл глаза на некоторые шалости сына Божедомского Жоржика, занимавшегося фарцой джинсами и вступившего на этой почве в преступный сговор с заведующей универсамом.

Во-первых, Лиза была красивой… Не смазливой, как остальные девочки, а красивой . Той почти исчезнувшей природной красотой, которую и в деревнях-то уже не встретишь.