Виталий Павлов - День чудес

Он добился своего.

Отец ехал на эти соревнования, как судья. Каждый вечер он измерял сыну температуру и весело и удивленно говорил:

— Нормальная!?

Он не знал, что сын, дождавшись пока ртуть доберется до тридцатишестиградусной отметки, подталкивал градусник глубже и держал его на холостом ходу.

Вся эта длинная цепочка чувств сейчас выстроилась и замкнулась. Тогда он первый раз в жизни осознал: только теряя что-то, понимаешь его настоящую цену. Но ведь и сейчас Быстров мог так же отодвинуть свое слово и подержать его на «холостом ходу», как градусник. Он видел, как четырнадцатый номер бежал по полю, делал его, Быстрова, шаги, его удары, передачи, все, что должен был делать в это время на поле сам Быстров.

Это было в десятом классе…

Витя играл за сборную школы. Уже прошло два месяца с того дня, когда он получил травму. Рука распухла, боксировать он не мог. Он снова играл в футбол. Все получалось у него в тот день. Так часто бывает, казалось, что не только человек соскучился по мячу, но и мяч по человеку. Мяч был послушный, он стелился под ногой, подлетал на нужную высоту, опускался именно там, куда посылал его Виктор, проскакивал между ног соперников.

— Быстров! Витя! — Владимир Сергеевич — учитель физкультуры — махал ему с трибуны, когда после свистка ребята пошли к крану — утолить жажду и обмыться: — Давай сюда!

Витя побежал вверх по ступенькам.

— Познакомься — Александр Федорович Кедров — старший тренер…

Витя кивнул, конечно, он знал старшего тренера команды.

— Ты, говорят, боксер? — спросил Кедров.

Что еще говорил в тот день тренер, Быстров помнил и сейчас, когда глядел вслед бегущему по полю пареньку с четырнадцатым номером на футболке.

Тренер предложил ему поиграть за дублирующий состав.

Отец бросил ложку, встал из-за стола:

— Будешь с перебитыми ногами ходить! — сказал он, потом добавил — Дурбалай… Головою мяч ударит, а потом башка не варит… — он говорил еще что-то очень обидное, но Витя не обижался, молча ел борщ. Каким-то непостижимым образом, когда Витя совсем этого уже не ждал, исполнилась его самая заветная мечта. Его брали в команду.

В команду…

Еще через год Витя принес домой небольшую книжку. В ней на двадцать восьмой странице была его фотография. Справа от нее в столбик было писано:

«Быстров Виктор Анатольевич, год рождения 1950, рост 180 см, вес 76 кг, в команде с…».

Мать обрадовалась, поцеловала Виктора, отец на секунду отложил газету, взглянул в книжку, буркнул:

— Двадцать два дурака один мяч гоняют… — снова закрылся газетой. Будущее, которое он построил для Виктора, окончательно рухнуло.

Виктор помнил первый год в команде. Каждую тренировку, каждый удар по мячу, каждую игру за дубль. Он старался быть всюду, быть первым и походить на Захара…

Захар.

Он был авторитетом в команде. Старше всех опытнее, артист на поле. Все помнили, что до конца ему осталось немного, но никто не хотел, чтобы Захар уходил. Когда он не мог выйти на поле команда была неузнаваема. Как будто из бумажной модели убирали каркас. Начинали заваливаться детали, нарушались линии, исчезала форма. Вот как бывало, когда на поле не было Захара.

Виктор ходил за ним но пятам, слизывал его привычки, перенимал манеру носить сумку, говорить, бегать. Был счастлив когда на тренировке Захар вдруг хвалил его, да что там хвалил, когда просто замечал, кричал что-то вроде:

— Ничего, сынок, похоже на правду! — Или, обычное для футболистов: — Ну, красавец…

Но бывало — Витя хотел отличиться, дать длинный пас, а мяч летел куда-то в сторону. Тогда тот же Захар под общий хохот кричал:

— Ну что, салажонок, на сучок попало? Вечером обстрогай!

Витя не мог обижаться на своего кумира. И когда однажды старший тренер сказал:

— Раздевайся, заменишь Захара, — что-то оборвалось в душе у Виктора.

Еще после игры дубля тренер предупредил его, что завтра он будет в запасе. Всю ночь Виктор не сомкнул глаз. Вспоминал, мечтал, фантазировал. Сердце мешало заснуть ему в эту ночь. Он тут же просыпался от толчков, если даже на секунду закрывал глаза. Ему казалось, что он забивает решающие Голы, бьет через себя в падении, спасает ворота своей команды от гола, только одного он не мог себе представить, что тренер скажет ему:

— Раздевайся, заменишь Захара.

Выход на поле казался Быстрову предательством по отношению к человеку, на которого он мечтал быть похожим. Игра подходила к концу, и Виктор устал ждать, когда тренер произнес эту фразу, Виктор думал, что уже не выйдет на поле в этой игре, и вот на тебе, Быстров побежал разминаться, а Евсеич, сидящий рядом с командой спросил:

— Кого?

Тот самый Евсеич, который семнадцать лет спустя поднимает табличку с девятым номером, табличку, способную отрезать прошлое, Евсеич, почти не изменившийся за эти годы, разве что осунувшийся от того, что пережил столько жизней и суде этом стадионе. Виктор не ответил ему тогда, а побежал к бровке. Еще через минуту мимо него прошел под нечеловеческий рев стадиона Захар и подмигнул:

— Давай, сынок, сучки обрезал?

Виктор выскочил на поле. Метался по краю в поисках мяча, смещался в центр, но партнеры как будто не видели его. Конечно, он ведь заменил Захара. Виктор побежал к воротам. Подавали угловой. Мяч принял соперник, прямо перед ним. Рыжий парень, наверное, года на два старше Виктора. Парень замахнулся для удара, а Виктор, подстегиваемый криками ребят «Встречай!», пошел на мяч и подставил ногу.

Все…

Тогда это слово тоже стучало в висках. Стучало, когда его несли с поля на носилках «скорой», когда накладывали в больнице гипс. Он помнил лицо этого рыжего парня, а потом яркая вспышка, как в свежевыбеленной комнате от двухсотсвечевой лампочки, и номер на спине, который, казалось, горел, когда Виктор выбегал на поле, погас от этой вспышки. Потом больница, запах, им он пропитался насквозь, его нога, как будто чужая висящая на конструкции, похожей на детский подъемный кран, потом костыли, зима, опять весна и все, все с самого начала… Сегодня он добрался до конца. Добрался через знакомую ему по другим славу, которую на себе он ощущал, как вещь, через почитание фанатов, среди которых были и дети, и совсем взрослые, и мужчины, и женщины. Одни предлагали достать вещи, другие — билеты, третьи — продукты и все, что угодно. Он добрался конца через сотни игр, где он блистал, и через совсем ужасные, когда покидал поле под свист, через уколы новокаина, через постоянные крики неизвестного мужика: «Быстрый — чаловек!», именно «ча», он кричал «ча-ло-век», через сотни стадионов, мимо людей, узнающих его на улицах и в автобусах, мимо чьей-то устроенной жизни, мимо, сквозь, через…

Все это спрессовалось в жизнь, которую «прожить — не поле перейти», а она оказалась действительно полем, зеленым, лежащим от ворот до ворот. И прошел он ее одним мощным ударом, как мяч выбил — от ворот — до ворот. Вот входные, которые закрылись для него, а вот и выходные, где топчется Захар, спрашивая у идущих мимо людей: