Виталий Павлов - День чудес

Раз. Два, три…

Год. Два, три…

— Пора подумать о будущем, — это мне сказала Люда.

Были какие-то соревнования в зале нашего института. Я лежал на матах. У меня не было сил Я проигрывал до последней секунды. Потом положил его. Резко подвернул бедро.

— Может быть, поступишь к нам в аспирантуру? К тебе хорошо относятся, я помогу…

Прошло три года. Студент ждал ее у дверей. Волосы в узле, скулы, глаза грустные, будто бы я уходил. Я не мог отдышаться. Я выигрывал в последний раз, резко подвернув бедро. Я дожимал его, напрягая все силы. Рефери свистнул, а я не отпускал. Потом гонг, и он заплакал. Оставалась секунда.

— Ты подумаешь? Нельзя же всю жизнь бороться.

— Подумаю.

Я решил. Все! Конец! Финита! Пропустите оркестр! Да, это они. Да, наглые, красные рожи. Да, они иногда играют на похоронах, но и на свадьбах тоже. Ноты раскройте! Знаете наизусть? Ну, поехали!

Бум! На! В си-бемоль мажоре…

Друзья, подойдите ближе к прощающемуся! Плечи ближе! Плечи… Сейчас я влезу, и можно выносить. Да-да, сюда, направо, из большого спорта. Осторожно о косяк! Цветы и подарки сюда, к ногам, адреса — матери и отцу, им будет приятно почитать, как уважали их сына. Почему ноги оказались впереди? Голову, голову… И о косяк! Я уже второй раз говорю…

— Люда, ты как здесь оказалась? Пропустите ее! Она родственница прощающегося, родственница, вам говорят! Я любил ее!

— Не обращай внимания. Я приветствую широкие массы, пришедшие проводить меня из большого спорта… Люда…

— Что ты решил?

— Подожди, сейчас пройдет этот оркестр, и мы поговорим, я ничего не слышу…

Трубач старается, он не совсем нормальный. У него пластинка в голове после травмы. Такая костяная пластинка, как заплатка. В голове…

Все ушли. Цветы валяются на земле. Растоптанные, как после похорон.

— Так что ты решил?

Я решил. Я решил изменить тональность. Взять на тон выше. До мажор…

…Я уже говорил: все началось с того, что ко мне зачастил Генка. Мы не виделись с ним лет пять. Генка был заджинсованный и веселый.

— Ты должен петь и играть, а не мучить себя и пацанов. И ходить ты должен не по тому ковру!

На меня вдруг дохнул ветер из нашего цветущего двора. Я почувствовал острый запах лака, которым я покрывал свою первую пенопластовую гитару.

— Ну, ты вспомни институт? А? До мажор! «У нас в гитарах динамит!..». Да с твоим тембром нас будут на руках носить! Скажи, что ты теряешь в этом зале, кроме собственного веса и пары чучел из ваты? Эстрада — это же живые люди. А в борьбе ты полжизни возишься с ватными куклами!

Полгода Генка заходил ко мне в зал, и мы брели с ним по пустому городу к магазину «Соки — воды», оттуда к остановке моего троллейбуса, и все время он не давал мне рта раскрыть.

— Гастроли! По городам и селам с песней веселой! Поклонницы, они никого не оставляют равнодушным! И вообще: слава, успех. Ну кто тебя знает как борца? Кто? Тетя Паша, потому что греет воду в вашей душевой.

— Но мне ведь двадцать два, почти двадцать три, и я все должен бросить? Ради чего?

— Не мели чепухи! Завязывай и не думай. Стать преподавателем физкультуры в школе ты всегда успеешь. Ну что?

Я решился. Не знаю почему. Но я пригласил оркестр.

Буб, буб — бил большой барабан, и ца, ца-а — тарелки. Звенели.

Почему? Я часто задаю себе этот вопрос в последнее время. Почему я это сделал? Захотелось вернуться назад, в прошлое? Стать школьником?

Вырезать гитару из пенопласта, покрыть черным вонючим лаком.

Мы ехали в такси. Куда-то на окраину. Кривые улочки, мощенные булыжником. Генка сидел впереди и, перевалившись через спинку, рисовал картины будущего. Краски выбирал розовые и голубые. Получалось красиво, но очень приторно, похоже на глиняных кошек-копилок с рынка.

Я почти не слушал.

— Вот здесь, шеф, — Генка протянул деньги. Карета прошлого зажгла зеленый огонек и укатила. Мы стояли перед огромным сараем. В дверную щель пробивался свет.

— Пошли? — Генка открыл дверь.

Мы стояли на сцене. В глубине желтели стандартные кресла, а возле нас высились ящики с аппаратурой. Свисали провода, пахло канифолью. В зале, в первом ряду трое ребят что-то мурлыкали под гитару. Еще один паял на сцене провода, а когда делал шаг, наступал стоптанными туфлями на широченные штанины джинсов. Ребята были молодые и длинноволосые.

— Это он? — спросил прыщавый рыженький паренек, обращаясь к Генке.

— Он, — ответил я.

Будущие коллеги хрюкнули.

— Тогда, может быть, начнем? — это уже сказал брюнет, старавшийся все время дотянуть свои кудри до рта.

— Может быть, сначала познакомимся? — предложил я.

— Ты спой, может, и знакомиться не надо будет, — сказал длинный худой парень, на вид старше всех. При желании я мог просто переломить его о колено. Он, видимо, понял это и буркнул:

— Меня все здесь зовут Шефом.

— Кырла. Кыр-ла, — повторил по слогам свое странное прозвище ширококостный блондин с остановившимся взглядом и взял в руки гитару, Шеф устроился у открытой пасти обшарпанного фоно, Генка сел за барабаны, я подошел к хромированной стойке с микрофоном.

— Только не хватай его губами! — крикнул паяющий человек. Может долбануть!

— Так что играть будем, пан спортсмен? — Шеф повернулся ко мне на вращающемся табурете.

— Давай чего-нибудь из Антонова, — предложил Генка.

— В фа мажоре, по фирме? — спросил Шеф и взял аккорд. По выстроившимся в ряд молоточкам пробежала нервная волна. Я кивнул.

Но лучше бы было в до мажоре.

Я пел. Про вчерашний день. Про чужой вчерашний день. Для меня это было символично. В припеве мне подпевал Кырла. Я слышал, что получалось неплохо. Только в конце я увлекся и не уследил за микрофоном. Как и было обещано, он меня «долбанул», и прилично, я чуть было не выпустил его из рук.

— Ты поосторожней с ним, — сказал Шеф, — денег не хватит расплатиться.

Я допел балладу, а когда последнее «у-у-у» сделал с битловской интонацией, Шеф подошел мне.

— Теперь можно и познакомиться — Саша, — он протянул мне свою куриную лапу.

— Армен, — кивнул мне второй гитарист и потянул свои кудри в привычном направлении. Прыщавого паренька звали Юрой.

— А это Маэстро, — сказал Шеф, — на имя он все равно не отзывается. Все, что ты видишь на сцене, сделал этот народный умелец.

— Без единого гвоздя, топором! — сказал Маэстро и отвесил поклон.

Аромат цветов нашего двора вперемешку с едким запахом лака наполнил сцену.

— Может, ты хочешь послушать, на что мы способны? — спросил Шеф, когда церемония знакомства подошла к концу.

Я не возражал.

— Тогда валяй сюда! — крикнул мне Маэстро, — там обалдеешь с непривычки.

Спускаясь в зал, я увидел сидящих в последнем ряду двух поклонниц этого ансамбля. Они говорили без умолку и что-то жевали. Вид их максимально приближался к эстрадному. Выщипанные брови, атласные косынки, яркие губы. Я опустился на изрезанный перочинным ножом стул.