Шон О'Фаолейн - Избранное

— Размышляла? О чем? Обо мне?

— О Кристабел Ли…

— Господи боже мой!

— …и о первой настоящей любви в твоей жизни, о моей бабушке Ане ффренч. Видишь ли, Биби, раз уж я теперь готова принять как возможный, допустимый или даже реальный факт, что ты — тот, за кого себя выдаешь, значит, то длинное письмо 1930 года о ночи, которую Ана ффренч провела с любовником, о ее полоумном муже и несостоявшемся разводе ты и написал. И если как следует подумать о твоей ночной любовной вспышке, а потом о скоропалительном разочаровании и внезапной женитьбе на Кристабел Ли, то многое становится на свои места, и возникает новый вопрос.

— Какой новый вопрос? Это все вообще было в другой жизни!

Она иронически оглядела меня из-под ресниц.

— В чьей жизни? В пережитой заново? Довольно разумно с моей стороны, согласись, проявить особый интерес к твоим отношениям с моими предшественницами. Да к тому же эта женщина, твоя умершая жена, могла стать мне очень близкой родней, покойной бабушкой мужа, бабушкой твоего внука Боба-два, если бы по глупости или от большого ума, по милости или немилости Божией я не бросилась в твои изменнические объятия, а отдала бы ему руку и сердце.

И мы перенеслись из гудящего кафе в те дни ушедшего лета, когда она запорхнула в Дублин и через сорок восемь часов оставила меня, который так долго был ей близким человеком, в недоуменной тоске, отвергнутого и презренного. Прихлебывая свой кассис, она все объяснила. Оказывается, по пути из Парижа в Дублин она завернула в Лондон и провела вечерок со своей подругой и соратницей, знатоком генеалогических наук Эми Пойнсетт. При этом имени я тихо опустил стакан на столик и принялся внимательно слушать, поглядывая на ее портфель, из которого она медленно вытягивала длинный плотный конверт. В детективном романе это был бы маленький черный пистолет.

— Мы, разумеется, поболтали о Деле Янгера. Она всегда называет свои занятия «делами» — так оно, дескать, романтичнее, а она — как бы мисс Марпл. Большей частью ее подряды, увы, требуют лишь техничности, они быстро выполняются и быстро забываются, но почему-то Дело о Пропащем Янгере ей все никак не казалось вполне «отыгранным». Малая часть его накрепко засела в мозгу как незавершенная работа — а именно Дело Кристабел Ли. «Вот навязалась пустяковина на мою голову», — откровенно посмеивалась она. И посоветовала мне, если я изберу ее профессию, никогда не пренебрегать такими странными наважденьицами — они иной раз наводят прямо-таки на золотую жилу; хотя отчасти-то Дело Кристабел Ли привлекало ее своим благозвучным названием. Родилась в Ричмонде, думала она, вышла замуж в Ричмонде, похоронена в Ричмонде. Местная девушка?

— Конечно, уступала она, Ричмонд с тех пор превратился в большой пригородный район с населением примерно двести тысяч. Но в 1930-м, когда мисс Ли вышла замуж, население Ричмонда, судя по старому справочнику, составляло 37 791 человек, и это включая немало жителей новых окраин старого города. Он и сейчас сохраняет очевидные следы былой провинциальности, теперь-то, конечно, утраченной: машины, автобусы, линия лондонского метро — Большой Лондон его захлестнул и далеко переплеснулся через него. Но и сейчас там есть деревенский луг с крикетным полем, древняя ратуша, старые кабачки, церквушка с могильными плитами семнадцатого века, кой-какие старинные дома, свой мэр и муниципалитет и, конечно, огромный парк с дворцом Тюдоров.

— Словом, Эми Пойнсетт предположила, что в 1930-м такой городок непременно выпускал свою газетенку, листок новостей, бюллетень или хотя бы приходский журнал, и почему бы местной девушке случайно не удостоиться упоминания в нем? Теннисный клуб? Клуб лучников? Церковный праздник? Мало ли поводов! Верная себе и своей профессии, старушка Эми проверила эту догадку, и действительно, в 1930-м издавалась местная газета — она, собственно, издавалась с начала 1870-х — «Ричмонд энд Туикнем таймс». Еженедельная. Выходила по субботам. Стоила два пенса. Продавалась в Ричмонде, Кингстоне, Сербитоне, Норбитоне, Туикнеме, Брентфорде, Хаунслоу, Чизике и еще в одиннадцати местах. Будь уверен, старушка Эми ни одного не упустила. Вот смотри! Это ее письмо. «Полна до краев, — пишет она, — точно крохотное зеркальце, переполненное счастливыми лицами межвоенных десятилетий, и такая уютная, приветливая, болтливая, провинциальная, что и не представить себе, пока не полистаешь ее ветхие сероватые страницы в Ричмондской публичной библиотеке». И уж о местном событии такой важности, как свадьба, по крайней мере упоминалось обязательно. Да обычно на второй странице этой «Таймс» был целый «свадебный фейерверк» (по выражению Эми) под броскими заголовками: «ЖЕНИТЬБА СПОРТСМЕНА», «НЕВЕСТЫ — СЕСТРЫ-БЛИЗНЕЦЫ», «ЖЕНИТСЯ ДЕПУТАТ-ЛЕЙБОРИСТ», «КУЗИНЫ — ПОДРУЖКИ НЕВЕСТЫ»; так что, когда «наш корреспондент» побывал на твоем бракосочетании с мисс Кристабел Ли (прихожанкой церкви святой Маргарет на Темзе) в храме святой Елизаветы на окраине Ричмонда, именуемой «Виноградник», тут так и видишь радостное и горделивое волнение молодого явно очень молодого газетчика, под карандашом которого рождается сногсшибательный заголовок: «СВАДЕБНЫЙ ЗВОН МОНАСТЫРСКИХ КОЛОКОЛОВ». За три месяца до свадьбы, объясняет он, невеста была монахиней.

Официант убрал наши пустые стаканы. Я поглядел на него так дико, будто увидел призрак Банко. Нана с улыбкой сделала ему знак принести то же самое.

— Вообще-то, — продолжала она, — он тут не совсем точен. Кристабел Ли монахиней не была. Она была послушницей. И все же читателям 1930-го такой брак, наверно, казался сверхромантическим. Надо полагать, ты, Бобби, совершенно не помнишь этого потрясающего события? А тебе не приходило в голову, что твоя дырявая или утраченная память очень символична? Что ты, должно быть, всегда чувствовал себя немного потерянным, неприкаянным, искорененным или неукорененным, непричастным, прирожденным изгоем? На деле ты стал изгоем, когда покинул Ирландию. Но изгои тоже подыскивают себе пары, иногда — себе подобных, иногда — превращая в изгоев своих избранниц, предпочтительно когда те еще молоды. Ану Карти, в замужестве Ану ффренч, Анадиону ффренч, потом меня, Нану Лонгфилд. Интересно, сколько лет было Кристабел Ли, когда вы впервые встретились? Небось молодая была?

— Какая же Ана молодая! — возразил я. — Когда мы сошлись, ей было полных шестьдесят.

— Нет, а впервые-то? Моя мать была не так уж молода, но мне она кажется вечным подростком. Ты уж постарайся понять, почему письмо Эми Пойнсетт так огорчает меня. Ты бросил ту девушку ради моей бабушки. Потом, наоборот, бросил мою бабушку ради нее. Кристабел Ли обрела пристанище в монастыре. Ты ее вытащил оттуда. Ты, конечно, не виноват, что она умерла.