Евгений Водолазкин - Похищение Европы

— Я ведь сейчас задержался потому, что беседовал с настоятелем. А к вам шел, чтобы сказать, что недели через две уезжаю.

— Уезжаете?

Никодим встал со стула и, скрипя досками, прошелся к двери. Постояв так с минуту, он сел рядом со мной на кровати.

— Я свою работу почти закончил. Я ведь был здесь, как и вы, гостем. Пора домой. Теперь, — он кивнул на мою тетрадь, — мне легче вам об этом сообщить. Может быть, мой отъезд в чем-то облегчит и ваше решение.

После короткого молчания я задал ему самый ненужный из всех возможных вопросов:

— Что вы мне посоветуете?

Двумя пальцами Никодим вытащил торчащую из матраца соломинку.

— Я могу за вас лишь молиться. И я буду это делать.

— А если я вернусь в Германию?

Меня душили рыдания, и я спросил это нарочито резко, почти вызывающе.

— Политика — это тоже путь. Вы вернетесь с таким опытом, какого нет у ваших коллег, и в этом ваше преимущество.

Никодим встал, и я увидел в его глазах слезы. Он неловко смахнул их и улыбнулся.

— Формально говоря, даже Моисей был предводителем резистанса. Я вас с ним, разумеется, не сравниваю. Я хочу лишь сказать, что важно понимать, куда в конечном счете идешь.

Я тоже встал. Мы обнялись, и он вышел. Вышел, не оборачиваясь, как выходят из чьей-то жизни.

Что я чувствую? Стыдно сказать, счастье. Оттого, может быть, что Никодим так легко меня отпустил — не от себя, не от монастыря — от меня самого отпустил. Просто счел возможность моего отъезда естественной, деятельность — полезной. Никодим дал мне понять, что она тоже представляет какой-то уровень истины, пусть и невысокий. В конце концов, не всем же существовать на высоком. Было бы настоящей бедой, если бы все расположились только там. Я думаю о Насте, и тело мое наливается липким, сковывающим движения теплом. Мысль о Насте и есть основа того чувства, которое я назвал счастьем. Я представляю, как она встречает меня в мюнхенском аэропорту — на фоне его бесконечных терминалов, электронных табло, ароматов моющих средств и объявлений негромким голосом — всего того, что составляло незаметную часть моей жизни, а теперь оказалось так дорого. Мы едем на Зондермайерштрассе, мы зажигаем камин и разливаем вино по бокалам. Бокалы на длинных, тонких ножках, по которым приятно водить пальцем, — были у нас такие. За окном — ветки яблонь с набухшими почками. В Мюнхене уже начинается весна. Может быть, и в Париже весна. Первое, что мы сделаем по моем возвращении, — уедем в Париж. На поезде «Морис Равель». Под звуки «Болеро». Сплетясь пальцами, будем идти под мокрыми от дождя каштанами на Больших Бульварах, одни во всем мире. Когда совсем стемнеет, поедем в нашу квартиру на канале Сен-Мартен. Поднимемся в узком лифте — таком узком, что даже двоим там приходится прижиматься друг к другу. Откроем дверь и, не включив еще свет, увидим в огромном окне огоньки канала. Положу палец на губы. Медленно и бесшумно расстегну молнию на Настиной куртке. Я чувствую, что дрожу. Так, должно быть, и выглядит исступление.

Почему Никодим решил, что с его отъездом мой выбор будет проще? Что думает о моем выборе Иона — там, где он сейчас? От всего огромного Ионы мне осталась лишь стопка тетрадей да жизнь, какой она должна быть. То зияние, которое образуется с уходом Ионы и Никодима, как раз и не дает мне уехать. Оттуда такой сквозняк. Нет, мой выбор не становится проще. Жизнь — какой она должна быть? Разве потрясение от встречи с Настей будет острее боли одиночества, которую я испытаю, оставшись? И разве то, что будет куплено этим страданием, не окажется ответом на мои вопросы? Разве потерянность этих снегов — бескрайних, всеми забытых — требует моего присутствия меньше, чем Настя? В отличие от Европы, вряд ли они без меня обойдутся. Уж если решу остаться, как же буду я корчиться на своей койке, услышав мотор вертолета. Винт машины взметет снежную пургу, а у самого берега озера, среди вмерзших в лед камышей, генерал попрощается с отцом настоятелем. Перекрикивая гул машины, генерал спросит обо мне, не исключаю даже, что сложит при этом руки рупором или просто покажет на окно моей кельи. Настоятель кивнет, что вопрос расслышал, и пожмет плечами. Но скорее всего нежданного гостя он просто не пойдет провожать: в конце концов, для него, настоятеля, тот всего лишь генерал. Надо полагать, что проводят его подчиненные да плененный Смит. Приказав им двигаться в сторону вертолета (русское, между прочим, изобретение), генерал еще ненадолго задержится. Может быть, даже покурит напоследок, укрывшись от ветра за выступом монастырской стены, Замнет красивым жестом рукав пальто, посмотрит на часы и не спеша направится к машине. Перед тем, как подняться по лесенке вертолета — я почему-то в этом уверен — бросит в мою сторону прощальный снежок.

В буквальном виде слово это в немецком отсутствует, так как высшим баллом в немецкой школе является единица, а низшим — пятерка. — Примеч. переводчика.

Kugel — шар (нем.). — Примеч. переводчика.

Адвент — четырехнедельное приготовление к Рождеству Христову, практикуемое в западном христианстве. — Примеч. переводчика.

Прошу (итал.). — Примеч. переводчика.

Вероятно, имеется в виду публикация Ф. Цунгециер «О языке по-женски». См.: Schwester und Schwesterinnen. 1997. №12. S.28–50. — Примеч. редактора.

Имеется в виду первая война с Ираком в 1991 г. — Примеч. редактора.

В руках Насти была «Frankfurter Rundschau» от 6 апреля 1999 г.; см. также: Н.L. Gremliza. Deutsche Kriegsberichterstattung. In: Die deutsche Verantwortung fur den NАТО-Krieg gegen Jugoslawien. Hrsg. von W.Richer, Е.Schmähling, Е.Spoo. Schkeuditzer 2000. S.170. — Примеч. редактора.

Кранц имеет в виду знаменитую пресс-конференцию Р. Шарпинга, состоявшуюся 16 апреля 1999 года. — Примеч. редактора.

Описание этой истории см. также: Тh. Deichmann. From «Never again War» to «Never again Auschwitz»: Dilemmas of German Media Policy in the War against Yugoslavia. In: Degraded Capability: The Меdia and the Kosovo Crisis. Ed. by Ph. Hammond and Е.S. Herman. London etc. 2000. Р.160. — Примеч. редактора.

Эрнст Мах (1838–1916), австрийский физик и философ, один из основателей эмпириокритицизма. Открыл и исследовал ударные волны. Представляя мир «комплексом ощущений», считал, что исходные понятия классической физики (пространство, время, движение) субъективны по своему происхождению. В данном случае, однако, можно предположить, что речь идет о Томасе Авенариусе, работавшем московским корреспондентом «Зюддойче цайтунг» в конце 1990-х годов. — Примеч. редактора.

Повествование от первого лица (нем.). — Примеч. переводчика.

Имеется в виду русский историк и этнолог Л.Н. Гумилев (1912–1992). — Примеч. редактора.