Гоце Смилевски - Сестра Зигмунда Фрейда

Кто-нибудь из толпы, священник или вор — не важно, бросает им грубое слово. Некоторые из сумасшедших возвращаются, другие остаются погруженными в свои миры или в свое смущение из-за того, что оказались под столькими взглядами. А толпа ждет. Ребенок поднимает несколько камушков, опускается между ногами одного из стражей и бросает их в сумасшедших. Один попадает в лоб женщине, яростно грызущей ногти. Другой ударяет по ноге старика, который пытается сказать что-то окружающим, чирикая как воробей. Третий не достигает цели и падает куда-то в толпу сумасшедших. Женщина перестает грызть ногти и начинает истерично кричать. Старик перестает чирикать как воробей и начинает орать на собравшихся людей. И остальные сумасшедшие приходят в возбуждение, одни присоединяются к старику и орут на толпу, другие начинают бегать на месте, третьи катаются по земле, кто-то смеется, испуская звук, похожий на трескотню птицы, кто-то чешется с ног до головы.

Собравшийся народ возбужден от этого зрелища, этого гвалта, этого метания, ярости и отчаяния сумасшедших. Некоторые из них стоят с раскинутыми в стороны руками молят распять их; «Распните его! Распните его!» — кричит толпа горожан. Кто-то выкрикивает, что он властелин солнца и, стоит ему только дунуть, оно погаснет. «А сможешь ли ты погасить солнце, помочившись на него?!» — крикнул ему кто-то из толпы, а он спускает штаны, мочится вверх — на солнце и обливает самого себя, а толпа радостно галдит. «Где мой ребенок?! Где мой ребенок?!» — кричит женщина из стайки сумасшедших. Некоторые в толпе рассказывают, что ее ребенок умер при рождении, а другие утверждают, будто она никогда не рожала, но всем говорила, что беременна. «Где мой ребенок?!» — кричит женщина, а кто-то из радостной толпы, наслаждаясь этим представлением, снимает рубашку, быстро ее сворачивает и бросает ей. «Вот твой ребенок!» — кричит он ей. «Мой ребенок! Мой ребенок!» Женщина прижимает тряпку к груди и не перестает радостно восклицать: «Ко мне вернулся мой ребенок! Ко мне вернулся мой ребенок!»

Все наслаждаются этим зрелищем — и городская знать и ремесленники, и священники и стража, и светские дамы и прачки, дети и старики, доктора и рыболовы, честные граждане и воры. А потом следует самая веселая часть — стражники начинают размахивать кнутами и гонят сумасшедших, словно скот, к воротам города. Толпа следует за ними, люди нагибаются, поднимают камень и бросают в тех, по чьим телам гуляют кнуты, они вскрикивают под ударами, пытаются уклониться от них, совершают странные акробатические движения, подталкиваемые болью. Наконец они достигают выхода за крепостную стену, окружающую город, ворота распахиваются, стражники последний раз взмахивают кнутами и выкрикивают: «А сейчас — на свободу!» — и отпускают их наружу. А они бегут, не зная, что за ними закроются ворота и они останутся за пределами крепости, не зная, что таким способом из городов по нескольку раз в год изгоняют сумасшедших. Некоторые из них еще долго крутятся вокруг крепости, кому-то даже удается пробраться обратно в город, остальные же долго блуждают по бездорожью, полям, вдоль рек.

Женщина, яростно грызущая ногти, умрет от холода той же зимой. Старика, чирикающего как воробей, растерзает волк. Молодой человек, который даже во время ходьбы чешется с головы до ног и обратно, достигнет крепостной стены другого города и захочет войти туда, но его убьет рыцарь, который за несколько дней до этого завоевал сердце своей возлюбленной на турнире и спел ей песню, выразив в рифме свою любовь. Женщину, искавшую своего ребенка, изнасилуют разбойники, заберут ее с собой, а потом бросят, и она умрет во сне у высокого дерева, прижимая к себе завязанную узлом тряпку, которая была ей ребенком.

В Гнезде дети Доры были с ней постоянно. Она рассказывала им сказки, кормила их, водила на прогулку, укладывала спать. Дети Доры были с ней постоянно, хотя никто, кроме нее, не мог их увидеть. Во время приемов пищи в столовой она просила не занимать места рядом с ней, потому что там должны были сидеть ее дети и она их кормила: она зачерпывала невидимую еду невидимой ложкой и потом клала ее в невидимые рты и ругала тех, кто отказывался есть. Когда мы выходили в парк, она учила своих детей разным играм, сама с ними играла, играла с невидимками, невидимкам бросала мяч, кидала камушки в круг, перепрыгивала и скакала вместе с невидимками. В библиотеке Гнезда она открывала книги перед невидимками и учила своих детей читать. Перед сном она рассказывала им сказки, а как только открывала глаза по утрам, будила и их. Некоторые люди утверждали, что у Доры никогда не было детей. И все же ее дети всегда были с ней.

Когда Роза впервые пришла навестить меня, мы сидели на кровати. Она постоянно проводила ладонями по своему большому животу, будто гладила его.

— Еще два месяца, — ответила Роза на мой вопрос о том, когда она станет матерью.

В течение одной жизни человеческое Я отшлифовывается опытом так же, как море шлифует камень в течение столетий. Я — это то, что каждое человеческое существо отделяет от всего остального мира, но Я — это и то, что связывает человеческое существо с миром. Я — центр гравитации собственной вселенной, это ощущение себя и мира. Есть люди, чье Я не уверено в себе, потому что их Я когда-то давно почувствовало, что не имеет права на существование.

Один человек смотрит в воздух перед собой, как в некое зеркало, в котором не может увидеть отражение своего лица, и кричит: «Кто я?! Кто я?! Кто я?!» Тот же самый вопрос совсем в другом месте задает другой человек, тот же самый вопрос в какое-то другое время задает третий человек, тот же самый вопрос в разных местах и в разные времена задает бесчисленное множество людей.

Пятеро молодых людей идут в Тюбинген, будто в паломничество, с благочестием в сердце, потому что там, в доме столяра Эрнста Цимера, живет Фридрих Гельдерлин. Госпожа Цимер, пока ведет их к его излюбленному месту позади дома, старается объяснить им состояние их любимого поэта. Эти пятеро, имея перед глазами воспоминание об одухотворенном лице поэта, изображенном на портрете, видят перед собой старца, качающегося на качелях, подвешенных к высокому дереву. Госпожа Цимер, остановившись у дома, говорит им, что он так качается каждый день, всегда, когда не играет на пианино в своей комнате или не помогает ее мужу в его работе. Но молодые люди ее не слушают, подходят к старцу с безумным лицом, который продолжает качаться, качается даже тогда, когда они задают ему вопросы о поэзии, метрике и о Диотиме. В какой-то момент он все-таки поворачивается к ним и рассерженно приказывает уйти.

— Но мы пришли ради вас, — говорит ему один из молодых людей.