Гари Штейнгарт - Приключения русского дебютанта

— Уже нет, болван!

— Послушай, тебе нужны были деньги! — напомнил Баобаб. — Я подумал, что таким способом верну твое расположение. Ты мой единственный друг, но я тебя совсем не вижу…

— Ах, значит, это я виноват. Ты — безмозглая обезьяна, Баобаб. Как ни стараюсь злиться на тебя, не получается, тем более что… Тем более что для меня эта ночь скоро закончится. Ты же всю жизнь проведешь в таком состоянии. Прощай, дурак несчастный.

— Стой! Возможно, он подключился к моей линии. Ему ничего не стоит окружить аэропорт Майами.

— Тогда его ждет сюрприз, потому что я еду в аэропорт Форт-Лодердейл.

— Господи! Не говори мне об этом! Мой телефон на прослушке!

— Ага, а Лодердейл взят в кольцо свирепыми каталонцами с полуавтоматами и глянцевыми снимками моей рожи. В Городском колледже случайно нет бесплатной психотерапии? Почему бы тебе не наведаться к доктору после лекции по юмору?

— Подожди! Забудь об автовокзалах и железной дороге! И не бери напрокат машину! Он может выследить…

Владимир повесил трубку и побежал к заждавшемуся израильтянину.

— Вперед! — крикнул он.

— Ты крупно влип, начон миод? — спросил Лев. Он смеялся и смеялся, всплескивая руками, отчего зеркало заднего вида выгнулось вверх.

Очнувшись, Владимир поднял голову. Спал он недолго, минуту или две. Жуткий страх, когда первоначальные наскоки не подействовали, изловчился и погрузил его в сон. Хотя и навеянный страхом, сон протекал без сновидений, разве что Владимиру снилась бездонная пустота.

Пейзаж за окном убедил Владимира в том, что из движущегося автомобиля вся Флорида выглядит одинаково. На указателе на противоположной стороне шоссе значилось: БАЛ-ХАРБОР 20. Бал-Харбор был крайним севером Майами-Бич. Отлично. Они едут в правильном направлении, и дорога пустая.

А что этот чертов Лев сказал? Два последних слова Владимир помнил с Ивритской школы.

— Начон миод, — повторил он. «Совершенно верно».

— Значит, я был прав! — обрадовался израильтянин. — Ты — русский еврей. Неудивительно, что у тебя проблемы. У вас всегда проблемы. Рядом с вами даже испанцы выглядят приличными ребятами.

Ну почему все взъелись на бедных, но никогда не сдающихся русских?

— Да ладно тебе, хевер, — припомнил Владимир ивритское слово «друг». — Ты меня обижаешь.

— Я тебе не хевер, придурок. Так что ты натворил? Убил свою подружку?

Владимир проигнорировал вопрос. У него была своя жизнь. Скоро этот долгий флоридский кошмар закончится, и он больше никогда не увидит ни одной пальмы, и ему не придется иметь дело с грубыми, вульгарными, жирными обывателями.

— Эй, разве это не поворот на аэропорт?

Лев нажал на клаксон, предупреждая мопед о грозящей катастрофе, и крутанул руль вправо. Некоторое время они ехали в молчании под аккомпанемент ревевших в небе реактивных двигателей, действовавший на Владимира успокаивающе: менее чем через час настанет его черед взлететь. Указатели на шоссе, мимо которых они проезжали, пестрели исключительно словами «Аэропорт», «Мотель» или «Лобстер». Поешь, трахнись и проваливай — вот в чем заключался нарратив этого шоссе.

Постепенно движение уплотнилось, и Лев принялся страдальчески бормотать знакомые ивритские ругательства, из которых в основном и состояли познания Владимира в этом языке. Блуд — одна из главных тем у израильтян; например, популярное выражение «иди трахни свою маму и принеси мне счет» затрагивает все главные струнки — секс, семью, коммерцию.

Теперь они еле ползли. Низкая и розовая луна идеально соответствовала окружающей действительности (в Нью-Йорке луна серого цвета всегда висит высоко).

Впереди ехали два персиковых «кадиллака». Должно быть, Владимир угодил на какой-нибудь специальный рейс для пожилого контингента, и «кадиллаки» везут его будущих ностальгирующих попутчиков. Он глянул на руку, на которой нацарапал информацию о вылете, затем на все еще непроданный «Ролекс». Рейс 320, отправление из Форт-Лодердейла в 8.20, прибытие в нью-йоркский аэропорт Ла-Гардия в 10.35. Официальная развязка драматического происшествия, приключившегося с ним в чужих краях, ляжет отрывным талоном в папку с эмблемой авиалинии.

И вдруг — мысль. И не одна. Целых четыре. Они возникли одновременно.

Отправление из Форт-Лодердейла.

Персиковые «кади».

Два впереди, один слева.

Снаряд Джорди, обтянутый плавками, жуткое влажное пятно, расползающееся по шву.

Он скользнул на пол.Приступ астмы — наполовину психический. Нельзя терять присутствия духа. Надо сказать себе: я продолжаю дышать.

— Что случилось? — заволновался Лев. Он поправил зеркало заднего вида, чтобы хорошенько рассмотреть скрюченного Владимира. Повернул к нему свою стофунтовую голову: — Что ты делаешь? Что за фигня?

Вдох, выдох, раз, два, три. Неверной рукой Владимир бросил Льву две сотенные бумажки.

— Разворачивайся, — прошептал он. — Произошла ошибка… Я не хочу в аэропорт… Они убьют меня.

Израильтянин молча смотрел на него. Застежка на его цветастой рубашке разошлась, и Владимир уткнулся взглядом в вогнутую грудь таксиста, которая почему-то наводила на мысль об инфаркте. Владимир швырнул ему еще сотенную. Потом еще.

— Черт! — зарычал Лев и ударил по рулю крепкой мужской рукой. — Черт, блин, твою мать.

Он проехал немного вперед, затем посигналил фарами поворот. Владимир чуть приподнялся и глянул на машину слева. Окно было опущено; мол одой человек с усами, насчитывавшими не более трех волосков, и ручейками пота на лбу кричал что-то в мобильник. Его спутник, с виду брат-близнец, щелкал чем-то, зажатым между ног. Владимир услыхал язык, напоминавший испанский. Нет, французский. Нет, одновременно испанский и французский. Владимир опять сполз вниз. Снова приподнялся, чтобы наскоро взглянуть в зеркало заднего вида. Прямо за ними ехал персиковый «кадиллак». И еще один. И еще. На каждой полосе, куда ни глянь, — персиковый «кадиллак». Они угодили в персиковое желе.

Лев продолжал перестраиваться вправо.

— Я таксист, — жалобно бубнил он. — Ничего не знаю. Машину взял напрокат. Двойное гражданство. Уже восемь лет здесь, и мне тут нравится.

Владимир прикрылся оказавшейся весьма кстати автомобильной картой Джорджии, валявшейся на полу. В таком положении он провел, вероятно, с час — обливаясь потом, вдыхая запах крови на верхней губе, погрузившись в мягкие внутренности Львовой «краун-виктории», как в кокон. Каждую секунду ему мерещилось, что он слышит щелчок либо имя Гиршкин, всплывшее в разноязыком разговоре в соседней машине. Перед глазами вставала пустая бездна, привидевшаяся во сне, но он не мог позволить себе заснуть. Не спи! Дыши! Думай о турбосамолете, скачущем по взлетной полосе, самолет все ближе и ближе… но второй пилот Рыбаков точно знал, что делает, бесстрашная ухмылка на его тыквообразном лице не оставляла сомнений: ее обладатель Не раз находил выход из безвыходных ситуаций.