Валерий Кормилицын - На фига попу гармонь...

– Хэллоу… мать вашу растудыт! – поздоровался с русскими и американцами дон Чезаре.

– Здогово на четыге ветга, – ответствовал дед Пашка, удивляясь, почему такой опытный сторож как Дорофей пропустил в избу чужака.

Рисовавший карту местонахождения клада юный пионер внимательно вгляделся в незваного гостя, что-то прикидывая в уме.

– Откедова будем? – задал вопрос дед Пашка и, кося под глухого, подставил к уху ладонь.

«Пень дремучий. Чего придуряется?» – нелицеприятно подумал о старом черте дон Чезаре и, слащаво улыбнувшись, ответил:

– Странник Божий. Хожу по земле. Вот к вам забрел водички попить.

– Ну-у, воды нам не жалко. Пей хоть целое ведро, – расщедрился дед Пашка, поднимаясь со стула.

– А чего это ямища-то у вас во дворе? – задал интересующий его вопрос дон Чезаре, незаметно кивая головой в сторону двери своим шестеркам.

– Яма? Яма глыбокая и емкая… самая что надо под сог-тиг, – похвалил старикан творение Джинна-Толика.

Дон Чезаре сделал вид, что поверил.

– Спасибо за воду, – выдул он полкружки для маскировки, – нет, нет, не провожайте… молодежь укажет дорогу, чтоб в яму не упал, – попрощался с хозяином глава далекого наркокартеля. – Чего яму-то какую выкопали? – только вышли за дверь, набросился на своих боевиков босс. – Гармонью надо заниматься, а не дурью, – протянул Джинну коробочку с тротилом. – А ты чего, как собака, на четырех лапах ходишь? – поддал ногой Джонни-Дорофея.

Тот зарычал, но вовремя опомнился и, указывая большим пальцем на спину, произнес:

– Хронический радикулит! Наследие русской техники.

Дед Пашка тут же кивнул внучку, и тот, настроив дешевенький магнитофон, подкрался с микрофоном к приоткрытой двери и стал записывать разговор.

– Сегодня ночью какой-то Гогия повезет в Шалопутовку целый грузовик с баянами… Поедет брошенной дорогой через лес… Вот там его и взорвете !..

Что про искомый объект узнали? А то с алкашами деретесь, бутылки отнимаете… Глядите у меня, – поднял гимнастерку, показав рукоять револьвера.

Ошалелые от неожиданной встречи с боссом, боевики лишь неопределенно пожимали плечами.

– Да-а, так для чего, говорите, штольня-то?

– Босс. Канализации тут нет, так это у русских хранилище для навоза, – в подтверждение слов перекрестился Джинн-Толик. – Век Америки не видать.

«Сговорились, наверное, – размышлял по дороге домой дон Чезаре, – никому верить нельзя… Особенно деду…

Пресвятая дева Мария, а не родственник ли он того самого Епштейна? – даже остановился дон Чезаре от озарившей голову мысли. – Недаром эмигрант в статье Шалопутовку Чекушкинского района указал, – пошел он дальше, поглаживая рукоять «Беретты». – И артикуляция у деда подозрительная…

Нет! Никому верить нельзя, кроме господина Пьетро Беретты…

Вот хороший человек был… Умелец!»

Его недавний собутыльник в это время, замирая от удовольствия, набрал номер сельсовета и нахлобучил на башку пустое ведро, столь модное в Шалопутовке у «доброжелателей».

– Кто на проводе? – голосом пророка Ильи вопросил он. – Живоглот Кошмаров? – обличающе гремел Пшенин. – Ве-е-рни-и на-а-роду-у украденну-у-ю технику-у! Возмездие-е гряде-е-т!.. – довольный, как похмелившийся алкаш, поднял рукав гимнастерки до локтя, где носил часы, чтоб случаем кто не заметил, и полюбовался на «Роллекс».

Игнат Семенович в панике плюхнулся толстым задом на расшатанную табуретку и в голос завопил, ощутив ягодицей любопытную шляпку гвоздя.

«Кто-то под меня копает… – трясся он, – наверное, КГБ…»

Дед Пашка, прослушав с внучком сделанную им некачественную запись, разобрал, что его квартиранты должны что- то взорвать. Когда они пришли со двора, он как ни в чем не бывало стал загадывать им русские народные загадки, дабы усыпить бандитскую бдительность.

– Туда-сюда-обгатно, тебе и мне – пгиятно?! – спрашивал у них, – не, не, не, не это! – отрицательно тряс головой. – Катаются на качелях! – давал правильный ответ.

Внучек, краснея, пошел спать.

Джинн-Толик перегнулся от хохота, а Джонни-Дорофей, в восторге опрокинувшись на спину, болтал в воздухе всеми пятью конечностями.

– Давай еще… – отсмеявшись, просили квартиранты.

– Ну-у еще, так еще-е, – соглашался дед. – Волос к волосу, тело к телу… и начинается темное дело?..

Нет! – безапелляционно отметал выдвинутую версию. – Глаза закгываются! – давал правильный ответ. – Что вы тепегь себе думаете? – в упор глянув на квартирантов, строго спросил он.

– О чем? – прикинулись олигофренами псевдотуристы.

– О взгыве в дегевне! – глазами неподкупного судьи вперился в них дед Пашка. – И кто был тот человек, что велел вам идти на пгеступление? А ведь я уже полюбил вас как своих детей, – вытер продажно-судейские глаза старикан. – Учтите, я слышал ваш газговог…

– Он наш патрон, – раскололись квартиранты. – Но в этот раз мы будем работать не столько на него, сколько на себя, – как могли, рассказали деду свою историю.

– А оно вам надо? – немного успокоился старичок, включая телевизор, чтоб отвлечься.

«Ну-у, если Кошмарову хотят нагадить, то пускай», – совсем успокоился он.

У двух поколений, к тому же из разных стран, произошло взаимопроникновение «культур».

Глядя по «ящику» рекламу, Джинн-Толик сбацал:

– Раньше глядя в телевизор, мы не ведали беды… А теперь одна жувачка и прокладки для… ушей.

– Ва-а-у-у! – опешил дед Пашка.

«Моя школа!» – загордился он.

Ночью взрывотехники, одевшись, вышли на дело.

«Подложим свинью нашим врагам!» – направились они безлюдной улицей к дому Кошмарова.

Перемахнув через ограду, каждый занялся своим делом – Джонни-Дорофей отвлекал волкодава, убеждая его, что нельзя рычать на своих, а Джинн-Толик искал окно, в которое можно залезть и поставить адскую машину. Как назло, все окна на первом этаже были зарешечены, а одно и вовсе закрыто металлическими ставнями с навесным амбарным замком.

«Дело мастера боится», – применил приобретенные на родине навыки профессионала-медвежатника, и замок упал к ногам. Потянув за створу ставни, он присел от противного скрипа и огляделся, но из дома никто не вышел.

Мари, лежа в постели на втором этаже, грезила о вечно женском! Как она ни пыталась уснуть и забыться, в голове всплывал образ того высокого, стройного парня с васильковыми глазами, которого встретила днем. «Но ведь он нахал, нахал… назвал меня , от одного вида которой трепещет весь Тарасов, Машкой», – зажмурилась она от счастья…

Пусть даже не от счастья, а от его предчувствия, но на душе стало так легко и радостно, что Мари, удивляясь себе, по-девичьи всплакнула в подушку. Ворочаясь в постели, она ощущала в душе какое-то неизведанное ранее чувство. И было оно столь сильно, необычно и приятно, что Мари в смятении закрыла ладонями глаза и засмеялась.