Александр Жебанов - Принцип Нильса Б.

— Ну что, мальчишки, займемся завтра Кириллом?

Я застенчиво пожал ей руку, а она смотрела твердо и слегка улыбалась.

Мальчишки согласились, что сегодня у меня были большие успехи, и пообещали завтра довести все до нормы. Договорились встретиться у катка в полвосьмого.

Затем Ольга проворно убежала от нас, исчезнув в густой темени слабо освещенного подъезда. Попрощался и я с пацанами (им было в другую сторону). Санек Четвергов посоветовал мне спросить коньки на первое время у физрука: в подсобке их там у него полно, правда, старые все — но в мастерской можно наточить, тиски для коньков имеются. Я кивал головой и был согласен со всем, а в душе благодарил судьбу, подарившую мне эти прекрасные мгновенья…

С приходом ночи завод не прекращает свою работу. На вахту заступает третья смена. Территорию заливает свет фонарей: от оранжево-рыжего до молочно-белого. На верхушках и на стрелах кранов горят габаритные огни, теряясь среди звезд. Также гудят яростным огнем печи. Ночная жизнь завода кажется мне в тысячу раз интересней и захватывающей.

Мы катим по освещенным тротуарам, кидая взгляды на фонари, вокруг которых ткет бесконечность мошкара. Спешат куда-то молчаливо-таинственные рабочие. Листва акаций, под искусственным светом у здания администрации, кажется клеенчато-зеленой. Глубокий карьер чуть дальше, такой страшный своей пропастью днем, сейчас скрыт тьмой, и не видно его дна, залитого водой. Обычно на воде плавают осклизлые доски и днем на них греются жирные лягушки. Джалал иногда пытался сбивать их камнями, но ему редко это удавалось — лягушки обладают хорошей реакцией.

Баня представляет собой одноэтажное длинное здание. Металлические ряды ящиков убегают во мрак. Там же слышатся призрачные голоса и неясный, скраденный дверью шум льющейся воды — это домывается вторая смена. Джалал здесь свой: быстро нашел две пустые ячейки, скинул одежду, достал банные принадлежности:

— Кирилл, давай быстрей! — и исчез в помывочной.

Я раздевался медленно, без одежды чувствовал себя неловко и страшно робел.

А когда прошмыгнул в дверь за Джалалом, то потерялся. В помывочной, в душно-влажном мареве, тускло тлели лампочки. По стенам и потолку копилась влага. Иногда эти капли срывались и, попадая на меня, отдавали коже прохладу… Бесконечные ряды бетонных лавок, облицованных кафелем; плиточный пол с бегущей и исчезающей в воронках мыльной водой; четырехугольные тумбы с торчащими трубами и кранами; белеющие и чернеющие в пару тела безликих неспешных мужиков с гулкими голосами — все это было фантасмагорично и странно действовало на меня. Мне казалось — я выпал из потока времени и остался один на один с ним. Я созерцал его течение и не ощущал радости. Я был потерян в безвременье: маленький, беззащитный, нагой, один, совсем один… пока я действовал и не думал ни о чем таком, я был как бы хозяином положения, а теперь? Обособлен, отделен… Впервые почувствовал, что значит быть вне времени, быть одиноким среди других…

Откуда-то вынырнул Джалал. Он был воплощением действия — притащил два таза и вывел из ступора, сунув один:

— Аю, Кирыл! Пойдем за водой.

Мы наполнили тазы, а после стояли под душем.

В конце я настолько освоился в этой влажно-водной атмосфере, что не хотелось уходить.

Приезжаем мы к Муратовым-старикам уже к двенадцати. Под ногами вертится Керем — пытается прыгать на грудь и лизнуть.

Открывает нам бабушка:

— Вай-ай, как поздно! — она включила уличную лампочку и было слышно, как звучно стукаются и трещат крылышками серые мохнатые бабочки, кидая тени вокруг.

Бабушка заботливо о чем-то спрашивает. «Есть хочешь?» — переводит Джалал. «Нет», — отвечаю. Джалал говорит, бабушка уходит и выносит поесть. «А я проголодался», — улыбается Джалал.

Мы сидим на топчане, здесь нам постелили, и уплетаем за обе щеки. Вместе с едой бабушка принесла пакет крахмала. Им мы натираемся, чтобы нас не покусали комары. Джалал еще дурачится: крахмал здорово скрипит. Наконец мы ложимся. Бабушка уходит и выключает свет. Здесь, под чинарами, сразу становится непроглядно темно. Если посмотреть чуть в сторону и вверх, то видно звездное небо. Звезды усыпали темно-фиолетовую глубину пространства и подмигивают мне красно-сине-зелено… И чем дольше я вглядываюсь в них, тем больше их проявляется, и скоро звезд и звездочек становится так много, что эта темная бездна кажется усыпанной звездной пылью. И пыль эта живет: рдеет, струится, трепещет и пульсирует…

А на юге висит луна — печально и загадочно улыбаясь. Теперь она не желтая, а люминесцентно-белая, и красит этим рассеянно-призрачным светом мягко вырисовывающиеся контуры близких шелковиц, персиковых деревьев, алычи и виноградных лоз. Листья их, изменчиво меняя окраску, тихо шелестят и шуршат, дыша прохладой и принося таинственные шорохи и потрескивания в кронах. Журчат невидимые цикады, и под их ночной концерт — уверенный и отрывисто-настойчивый — я засыпаю и успеваю подумать, что завтра все продолжится: будет новый день, будут новые знакомства и открытия…

Просыпаюсь я рано. Моя душа как шар воздушный. Мне хорошо. И я вдруг вспоминаю — все! Я как спираль! Отбрасываю одеяло, вскакиваю… Грей путается в ногах. Какое страшное дело — привычка! Я одеваюсь — секундой! — размышляю: привыкание, пре терпение… С какой тяжестью жил все эти годы! А легкость кружит голову. Я сдерживаюсь — не подпрыгнуть бы! Легкость души, легкость на душе! Легкие раздуваются — побольше воздуха!.. Я вздыхаю глубоко — во всю грудь. Звенящая радость. В каждой клеточке! Жить с камнем внутри и не знать… А ведь живем и не знаем… Куда он пропал? Да сгорел! И дал вот столько энергии!

Я двигаюсь, двигаюсь! На все дела секунды: заправить койку, поднять гантели, гирю покидать, умыться, причесаться. На мгновение вглядываюсь в свое отражение — пытаюсь выявить перемены. Ничего особенного: внимательные глаза (говорят, мамины), челка на брови (стричься пора), резкие скулы (мама все мечтает, чтобы поправился — вот уж дудки) — может, только в уголках губ затаилась улыбка. Гримаса для прикола, отхожу. Одеваюсь легче — сделаю пробежку.

На улице еще сумерки. Прохладный ветерок — ежусь и перехожу на бег, Грей рядом. Радостный настрой гонит кровь живее — я согреваюсь, лишь морозец тлеет на щеках. Играю с Греем: гоняюсь то за ним, то он за мной. Ему нравится, даже подливает от возбуждения и прикусывает рукав. Бегу по старому маршруту.

Небо на глазах делается яснее. Синева и фиолетовые тени покидают глубины деревьев и кустов — прячутся в подъездах. Истаивают последние клочки облаков на небе. Золотятся верхние этажи высоток. Восток окрашиваются в пурпур. Громче звуки транспорта с недалекого проезда. Стукаются двери подъездов, становится многолюднее. Половина восьмого. Возвращаемся домой.