Анатолий Азольский - Степан Сергеич

— Лена говорила нам, что вы намерены жениться на ней.

— Она, кроме того, сказала, что намерена выйти за меня замуж.

Мать приготовилась объяснять очередному тупице всю вздорность его поведения.

— Очень жаль, но это невозможно. Лена слишком молода, чтобы самостоятельно решать вопросы брака. Без матери она не решится на столь важный шаг в своей жизни. Семья — ячейка нашего общества…

— Спокойно, — сказал Петров. — Оставим теорию для курсовых работ студентов филфака. Будем говорить приземленно. Есть неопровержимый и счастливый факт: я люблю Лену, Лена любит меня. Прямым следствием любви двух людей, удовлетворяющих требованиям гражданского кодекса, является совместное проживание их с благословения загса. В старину просили согласия родителей, которые в противном случае могли непослушное чадо лишить наследства и прочих льгот. Чем грозите вы мне и Лене, если мы не послушаемся вас и поженимся?

— Сколько вы зарабатываете? — спросила Антонина. Парень ей нравился.

Рост почти баскетбольный, бицепсы превосходные, одеваться умеет, в темных переулках идет не оглядываясь, говорит умно.

— Две двести как минимум.

Это произвело впечатление. Но не на маму. С педагогической сдержанностью она подбирала новые аргументы. Незаконный жених чересчур языкаст — педагогам это не нравится.

— Лена — неокрепший ребенок, у нее не образовался правильный критерий в оценке людей. Почему бы вам не подождать несколько лет? Она кончит институт…

— …приобретет новый критерий и убедится в том, что я — типичное не то? В сорок лет критерий будет еще точнее.

— Мама, он говорит дело… Что толку, что я умнее себя в восемнадцать лет? Ей-богу, я жалею, что не выскочила замуж за Веньку, чудный мальчишка, отрицать это ты не можешь…

— Что за язык, что за слова?!

— Помолчи, Антонина. — Папа нервничал: в соседней комнате радио отсчитывало шесть вечера.

— Подумайте, это же безумие… Боязнь иметь ребенка: ведь Лена учится…

— Не понимаю, что страшного в том, что Лена родит человека. На это и рассчитывают, вступая в брак.

— У вас все просто!..

Антонина уже выпытала у сестры необходимое.

— У вас есть квартира? — начала помогать она.

— Кухня — десять метров, две комнаты: одна — шестнадцать, другая двадцать пять, санузел не совмещенный.

— Видишь, мама, все в порядке…

— Я не допускаю мысли, что Лена будет жить отдельно. Она попадет под ваше влияние, а оно-то мне и не нравится.

— Не нравится влияние? — Задергались губы. — Чем же оно вам не нравится?

— Ваша биография… она отразится на Лене и на детях ее. Вы же, согласитесь, психически неполноценны, у меня учились дети репрессированных, я знаю…

— Мама! Он — реабилитирован!..

— Ты прекратишь вмешиваться или нет?.. Реабилитирован? Ну и что? Его навыки не отмоешь.

Губы дергались, корчились, извивались… «Спокойно, — вбивал в себя Петров, — спокойно. Терпи, терпи, усмири язык, проглоти его».

Папа воровато высмотрел время, еще раз запустил руку во внутренний карман пиджака, ощупывая недоизученную программу бегов.

— Молодой человек, вы в партии?

— Отец, при чем здесь партия? Брось ты швыряться лозунгами. Человек прилично зарабатывает, имеет московскую прописку, квартиру, дипломированный специалист, специальность ходовая, пробьется… Честное слово. Любит нашу дуреху…

— Нет и нет!

Необычайное спокойствие овладело Петровым. Лишь где-то билось, плескалось предчувствие взрыва, и сердце отстукивало секунды до него. Он выкинул в окно папиросу, выпрямился. Холодно и ясно смотрел он на зараженную педагогическими истинами маму, на замордованного ипподромными неудачами папу, на старшую дочь их, истомленную ожиданием брака.

— А советы мои, на кого ставить в дубле и ординаре, примете? У меня ход есть к жокеям, могу помочь. А за это водички святой дадите мне грязь отмыть… Так, что ли?.. Не-на-ви-жу!

— Как вы смеете! — закричала мать.

Раскрытие секрета объединило семью. Папа вскочил, Антонина подобрала вытянутые ноги.

Он вырвался из квартиры, оттолкнул кого-то, налетел на Лену.

— К черту!

Побежал вниз. Поворот, еще поворот, мелькали добропорядочные двери добропорядочных квартир, столбом незыблемости стояла шахта лифта, пыльная, глубокая, одетая в мелкоячеистую решетку. Еще дверь — и он во дворе. Он не понимал, где находится, как попал сюда и как выйти на улицу. Опять провалы, опять выпадение из памяти целых кусков, бездонные дыры, над которыми прыгаешь, зажмуриваясь. Начал мотать веревочку с утренних впечатлений.

Вспомнил. Лена, кажется, наверху, держит оборону, сейчас спустится. Забрать ее отсюда подальше, увести к себе, слышать по утрам ее голос, этот голос успокаивал, при нем никогда не будет противной дрожи бессилия.

Кто-то торопливо спускался по лестнице. Наверно, Лена. Петров ждал ее, ждал, и ясность возвращалась к нему. Направо под арку, там улица, Кутузовский проспект.

Папа слегка сконфузился, перебросил плащ на другую руку.

— Мать закрыла ее в комнате, — сказал он тихо. Посмотрел на небо, покомкал плащ. — Вы действительно знаете жокеев? Насибова? — Папа подошел ближе. — Он, видите ли, весной на рысистых испытаниях на Конкорде установил рекорд, а позавчера в третьем заезде…

Дрожь не унималась. Не хватало еще повалиться в пыль, пустить ржавую пену и лаять на мусоров. Одно слово еще, одно прикосновение — и начнется разрядка.

Растолкав очередь, Петров рванул из рук продавщицы бутылку.

Года полтора назад произошел случай, во многом определивший поведение Степана Сергеича в командировке.

Цеху срочно понадобился ультразвуковой дефектоскоп. Узнали, что есть он в Промэнергомонтаже, валяется там никому не нужный. Игумнов сгоряча и поручил Шелагину выпросить на время дефектоскоп. Степан Сергеич поехал, возмутился в Промэнергомонтаже тем, что тамошние грузчики пьянствуют во дворе, возмутился и пожаловался руководству. Жалобе посочувствовали, на грузчиков накричали, а дефектоскоп не дали; несимпатичный человек этот Шелагин, сует нос не в свое дело… Двинули Стригункова исправлять ошибки, Мишель прибыл во всеоружии, и промэнергомонтажники сами привезли дефектоскоп.

Вывод: честному человеку не дали, а проходимцу — пожалуйста. Степан Сергеич гневно напыжился, задумался. Позорная неудача с дефектоскопом ожесточила его, утвердила в прежней, беззаветно принципиальной манере обхождения с людьми, в голосе опять появились скрипы и скрежеты. Степан Сергеич рассуждал так: государственные функции во всех звеньях государственного аппарата исполняют люди, подверженные болезням, привычкам, слабостям, родственным связям и тому подобному; сознательный человек сам подавляет мешающие делу чувства, несознательных же (а их, несознательных, много пока еще) надо воспитывать, то есть не признавать у них вредных чувств; есть документ, называемый Уставом партии, который обязывает всех коммунистов преследовать прежде всего государственные цели, он. Устав, делает людей единомышленниками, сотоварищами Степана Сергеича в выполнении им того дела, которое поручено ему.