Дидье Ковелер - Рыба - любовь

— Ни за что!

— Уверяю вас, от этого еще никто не умирал!

Он все приставал ко мне, а я продолжал сопротивляться, и на это уходили все мои силы.

Беатриса больше ко мне не подходила. Но однажды днем меня посетил мальчуган, на животе у него было написано: ЛЕЖАТЬ ВРЕДНО. У мальчишки была калебаса с цветными толчеными зернами, он протянул ее мне и подставил спину. Я обмакнул палец и написал: ОТВЯЖИСЬ. Мальчуган молча удалился. Чуть позже она прислала мне еще одного бутуза с надписью: ФИЛИПП Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ. Я развернул его и отправил обратно, написав между лопаток короткое: Нет.

На следующий день я крутил головой во все стороны и искал послания на всех проходящих мимо ребятишках. Все они были разукрашены: кто в полоску, кто в квадратиках, и даже натюрмортами и картинами заката. Один младенец, который сосал материнскую грудь, был весь в крестиках и ноликах, но посланий мне больше не было.

Беатриса меня не замечала, разукрашивала ребятню и жила жизнью индианок. Я перестал на нее злиться, просто жалел, что попал в такую переделку, и даже чувствовал к Беатрисе нежность, что вполне могло быть следствием малярии. Кроме шамана, никто из яномами больше мной не интересовался, индейцы были полностью заняты съемочной группой, которая изрядно их веселила. Не имея возможности полить меня елеем, миссионер потчевал меня приключениями англичан на охоте. Несмотря на все свое элегантное снаряжение, они каждый день возвращались ни с чем и приводили индейцев в восторг, и те пытались учить их уму-разуму. Открывали футляры камер, сооружали ловушки из пленки, метали в деревья микрофоны, потом подбирали их и разглядывали с задумчивым видом. Англичане потеряли покой и спали на катушках с пленкой.

Вечером все племя собиралось в кружок, и мужчины нюхали какой-то прокаленный на костре и весьма эффективный порошок. Они тут же начинали кататься по земле, размахивать руками, выть, носиться по шабано и налетали друг на друга, как на автородео. Однажды ночью в самый разгар нарко-вечеринки умер один из стариков, из тех, что постоянно сидели вокруг костра. Его тут же сожгли и пеплом заправили банановый суп. После чего семья покойника выставила этот суп как угощение. Все поели супа с покойником, тем временем воины кружили вокруг деревни и воплями отгоняли духов.

Беатриса готовила из древесной коры веселящий порошок, плела гамаки, ловила сетью рыбу под носом у кайманов. Она жевала соты, плевалась пчелами, пила черную воду из реки, ходила босиком, не боясь никого и ничего, словно за все эти годы, которые она провела, изучая жизнь этих людей, у нее выработался иммунитет против всех напастей. Индианки приняли ее как свою, они вместе раскрашивали ребятишек, давая друг другу советы, и часами готовили клей из сока какого-то растения: садились на камень и месили его, как тесто для пиццы, потом обмазывали им ветки деревьев и таким способом ловили птиц.

Однажды вечером Беатриса, напевая песню, принесла мне поесть. Тихонько покачала гамак. Ее волосы коснулись моей щеки, словно ничего между нами не случилось, словно мы по-прежнему любим друг друга, как в Париже и на Мельнице. У нее это получилось так естественно и легко, что я невольно сжал ей руку, чтобы тоже все забыть и вернуться к ней. Она рассказала мне, как одна индианка, чтобы понравиться своему воину, обмазала клеем целое банановое дерево. Воин уснул под этим деревом, а проснувшись, увидел на нем сотни птиц, приклеенных к веткам. Он схватил ружье, которое украл у миссионеров, и выстрелил. Птицы замахали крыльями и улетели, унося с собой банановое дерево.

Я продолжал слушать, как она нашептывает мне свою историю, ероша мне волосы и остужая лоб. Она говорила, что я скоро поправлюсь и мы опять поплывем к устью Ориноко искать путь сассапариль. Больше ничего не помню. Только вот шаман снова кусает меня, и его рвет. Лица плывут, деревья кружатся, и вот он — вертолет!

Когда я вышел из больницы, Беатриса привезла меня к себе в гостиницу. Центр Каракаса, двадцатый этаж, окна во всю стену, кондиционер, бар и телевизор рядом с кроватью. Она больше ни в чем меня не упрекала, давала лекарства и вообще помогала мне восстановиться, словно исправляла какую-то ошибку. Усталость и разочарование никак на нее не повлияли, думаю, на нее вообще ничего не могло повлиять. Умри я в этих распроклятых дебрях, она бы вернулась с моим прахом в калебасе или съела бы его вместе со всеми и не дрогнула. Среди дня я, сам того не замечая, часто засыпал, тогда она уходила в город, и я просыпался в одиночестве.

Как-то раз я по обыкновению сидел в четырех стенах и не знал, куда себя деть. Полистал иллюстрированные журналы. Читать мне больше было нечего, если не считать книги о путешественниках, и я наткнулся на адресную книгу, которая лежала возле бара. Машинально поискал в ней свою фамилию, обнаружил, что Лашомов в Каракасе нет. Тогда я раскрыл книгу на букве «В» и нашел: Варт-Шулер, Вернер, площадь Торрас, дом 2. Я вынул все документы, которые мы готовили для путешествия, нашел адрес Аниты, который мне дали в посольстве. Адрес был тот же.

Когда вернулась Беатриса, она сразу поняла: что-то происходит. Застыла в дверях, держа в руках разноцветные пакеты. Я показал ей адресную книгу. Пакеты упали на пол. Она проверила, какой год стоит на обложке.

— Но… Они никогда не жили вместе в Каракасе… И вообще… Анита писала мне, что он уехал к индейцам…

Голос ее был еле слышен. Найти своего отца в адресной книге означало для нее как бы снова пережить его смерть.

— Может, это просто для писем? Чтобы они приходили по этому адресу? — предположил я.

— Но она мне писала, что… что она… Поехали!

Беатриса вырвала из адресной книги страницу.

Я надел туфли, и мы вышли в коридор. В лифте она кусала свой кулачок, глядя, как на кнопках загораются номера этажей. Мы взяли такси. Пока мы ехали, я смотрел, как меняется ее лицо: негодование — тревога — восторг. Ее ногти впивались в мою руку.

— Филипп… Неужели такое возможно?

И закрывала глаза, пытаясь поверить.

Площадь Торрас, дом 2 — высоченная стеклянная башня, похожая на нашу гостиницу. На пятом по счету почтовом ящике — табличка: Мартен/Варт-Шулер. Беатриса ринулась вверх по лестнице. Когда я догнал ее на площадке второго этажа, она уже успела позвонить в дверь. Перед нами стояла мулатка лет пятидесяти с феном в руках.

Увидев Беатрису, она открыла рот и уронила фен. Сделала шаг вперед, как бы преграждая нам путь и… разрыдалась.

— Кто это? — спросил чей-то голос за ее спиной.

И коридоре появился мужчина — вылитая Беатриса, только постаревшая. Очки, голубые глаза, потерянный вид. Беатриса и ее отец смотрели друг на друга, застыв на месте. Фен сушил ковер, приминая ворс. Я больше не существовал. Медленно стал спускаться вниз по лестнице, никто не собирался меня задерживать. Толкнул входную дверь и вышел на площадь. Гремел гром, над стеклянными башнями плыли тучи. Люди, однако, шли не спеша, проезжали огромные машины, прямо на красный свет, не сигналя. Я снова взял такси и вернулся в гостиницу. Я не хотел ни о чем думать, пытаться понять — зачем? Конечно, какое-то объяснение всему этому должно быть, возможно, я узнаю его позднее. Единственное, что было для меня совершенно очевидно — нашим отношениям с Беатрисой пришел конец. Я ее потерял.