Амир-Хосейн Фарди - Исмаил

— Ты что, что ты делаешь? Ты же убьешь его!

Тот, тяжело дыша, с усилием выкрикнул:

— Ты меня еще не знаешь, я с сотней таких хлыщей справлюсь, я так его опозорю, так изукрашу, своих не узнает!

Кто-то указал на Сару:

— При женщине так не выражаются!

Исмаила и отца Сары развели в стороны.

Мужчина средних лет сочувственно осматривал избитое, окровавленное лицо Исмаила, спрашивая:

— Парень, что случилось?

— Ничего, погорячились, теперь все кончилось.

Появились двое полицейских из автопатруля, в серой униформе с короткими рукавами, в фуражках. Быстро подошли, и старший из них, оценивающе оглядев место происшествия, спросил:

— Ну, что тут? В чем дело? — потом, обратившись к отцу Сары, сказал: — Твоя ругань через весь парк слышна, что ты орешь?

— Начальник, у него спроси. У этого насильника. Спроси, что он тут делал с моей дочерью?!

Полицейский взглянул на Исмаила.

— Подойди и ты, что тут происходит?

— Ничего, ничего особенного. Я хочу жениться на дочери этого господина, мы обсуждали вопрос сватовства. Ничего не произошло.

Отец Сары, шепелявя и сильно заикаясь, с трудом произнес:

— Врет! Врет он, начальник, он обманул мою дочь, я жалобу напишу, его судить надо, к высшей мере приговорить!

Полицейский сказал:

— Хорошо, оба пройдите в участок, и дочь твоя пусть придет. Остальных прошу разойтись. Быстро очистить территорию! Быстро!

Полицейский и его напарник пешком повели их троих в участок. Глаза Сары были красными, лицо — смущенным. Ее отец нагнулся было за своей шляпой, но Исмаил поднял ее, отряхнул и подал ему:

— Пожалуйста.

Отец Сары со злостью выхватил ее из его рук.

— Я тебе покажу, ты сейчас увидишь, ты меня еще не знаешь!

В полицейском участке дежурный офицер потребовал у отца Сары вести себя спокойнее и не кричать. Вполголоса сказал ему:

— Мое мнение, парень не преступник, его цель — женитьба.

Отец Сары попытался говорить тише:

— Господин капитан, он обманул мою дочь, а вы говорите, что я не должен жаловаться?

Дежурный офицер пожал плечами.

— Решай сам, но, если подумаешь, ты сам все это замнешь на месте. Ведь и ты повредил ему лицо, и серьезно. И он может на тебя в суд подать, сам ведь понимаешь.

— Господин капитан, разве жалоба — это не инструмент правосудия? Как вам будет угодно, но…

— Я все сказал.

— Но пусть тогда будет гарантия, что он прекратит свои непотребства! Клянусь Аллахом, господин капитан, если он еще раз захочет обмануть мою дочь, я тогда… О Аллах Всевышний!

Исмаил и Сара сидели в противоположных концах комнаты, стены которой, окрашенные немаркой краской, освещал скучный люминесцентный свет из-под потолка. Сара с униженным видом смотрела на влажную плитку пола, бессознательно накручивая на указательный палец ремешок своей сумочки и опять раскручивая его. Иногда она вытирала платком слезы. Оба они чувствовали себя уничтоженными. Стыдились друг друга. И только иногда на краткий миг они искоса бросали взгляды друг на друга.

С Исмаила взяли обязательство, что он больше не будет преследовать Сару, а в случае нарушения, с учетом настоящего протокола, будет привлечен по закону. Он особо не вчитывался в текст мирового соглашения. Понял только, что больше он не должен видеть Сару и говорить с ней.

Когда они вышли из участка, солнце уже опустилось за высотные здания, но еще не село. Силуэты деревьев были красными. Каскадом расплавленной меди лился свет.

В миг расставания они взглянули друг на друга. В ее глазах, тех самых прежних знакомых глазах, чувствовалась темнота заката. Она выглядела сломанной, как хрупкий молодой побег на отшибе сада. Походка ее изменилась. Никакой радости не было в ее движениях. Плечи съежились, и в наклоне головы и шеи было горе, словно она шла к могильной яме дорогого человека — неверным шагом, горестно, — так она тащилась следом за своим отцом. Исмаил стоял и смотрел ей вслед до тех пор, пока она не исчезла в вечерней тьме.

Он остался один. Сары не было. Никого не было. Он никого не видел вокруг. И никого не знал. Даже себя самого. Он стал чужим всему на свете. У него не осталось прошлого и не было будущего. Он был чужаком. И он испугался. Почувствовал страх перед бытием. Ноги ослабели. Он падал. Летел вниз. Ночь поглотила все. Ужасная тьма втягивала его в себя. Сердце его останавливалось. Он холодел. Его страх нарастал. Он шагнул вперед. Какие-то призраки быстро проносились мимо. Он страшился, что они в него врежутся. Собьют его на землю. Начнут топтать его. Раздавят его. Он сам подался прочь от середины улицы. Пошел, держась за стены. И опять, вновь пришел к тому же парку.

Теперь в фонтане зажглись зеленые, красные и голубые огни, окрашивающие воду; разлетающиеся ее брызги и струи, падающие в бассейн, были разных оттенков. Плеск воды теперь казался плачем, а капли были словно слезы. К горлу Исмаила подступили рыдания, и он ушел от фонтана.

Он пришел на ту дорожку, у которой они с Сарой несколько часов назад сидели на скамейке. Скамейка не была пустой — на ней лежал, подложив под голову ботинки, бездомный человек с длинными волосами, грязным измятым лицом и в ветхой одежде. Большая шарообразная лампа освещала все мягким светом. Самшитовые деревца так же стояли плотным строем, а сосны и клены так же простирали шатер своих ветвей над скамейкой и над этим бездомным. Стрекоз не было видно. Розы на кустах уснули.

Исмаил вспомнил, как светило солнце, как они сидели на этой скамейке, как вздыхали и следили взглядом за двумя стрекозами, летавшими между стеблями роз и ветвями кленов. В те минуты они с Сарой тоже летали. Они неявно, скрыто пребывали на небесах некоего иного мира. Они стали единым целым. Они соединились со всей Вселенной и атомами ее и уподобились свету. И тогда к ним подошел человек, который был отцом Сары, вот с той стороны парка. Явился и низверг их с неба на землю, и разрушил замок их мечты, и вверг все в огонь. И Исмаил сгорел — и был погребен под собственным пеплом. Стал отвратителен сам себе, возненавидел свое тело, и свою душу, и само свое существование. Он сел возле самшитов, прислоняясь спиной к стволу клена. Уронил подбородок на грудь. Зажмурил глаза. Перед его глазами все сметал ураган, ломал большие столетние деревья этого старого парка, скручивал их ветви, превращал разноцветные розы в грязные чирьи — и швырял их в ставшей зловонной воду фонтана.

Отец Сары, с красным потным лицом и выпученными глазами, бил его и поносил, голосом, напоминающим завывание злобного животного, ругательствами грязными и отталкивающими. Бил с правой и с левой. И он корчился от боли и молча сносил удары. И в этой схватке его взгляд иногда падал на Сару, которая отступила назад, и переживала, и лила слезы.