Амир-Хосейн Фарди - Исмаил

— Куда едешь?

— Никуда. Иди, играй себе.

— Ну скажи, куда едешь?

— Никуда не еду, сказал же, в баню иду. Иди, играй!

— Сейчас — в баню?

— Не суй свой нос, сказал тебе — иди!

И Исмаил пошел прочь. Махбуб печально смотрел на него.

Его опять, как всегда, потянуло в сторону улицы Саадат. Дверь банка была заперта. Решетчатые жалюзи закрывали стекла. Внутри банка было светло от нескольких люминесцентных ламп. Он невольно остановился, поправил рюкзак на плече и сквозь прорези жалюзи смотрел внутрь, на свой стул и стол, на свою ручку в подставке для ручек, на календарь на столе, на полочку для бумаг, на телефон, на другие знакомые предметы и на места других сотрудников. Он почувствовал, что все это он больше не любит. Душой к этому не привязан. Коротко вздохнул. Опять поправил рюкзак на плече.

— Видите, господин Сеноубари. Мир таков: сегодня мы есть, завтра нас нет, и место наше пусто, словно никогда нас там и не было. Мир преходящ!

Исмаил обернулся. Это был хаджи Зинати — высокий, в черном клетчатом костюме и белой рубашке, с лицом красным и веселым. Он стоял позади Исмаила и улыбался. Исмаил тоже улыбнулся и подал ему руку.

— Не ожидал вас увидеть здесь. Эта встреча к счастью, иншалла!

— Я просто мимо проходил, хаджи. Решил взглянуть на то, как я сам смотрюсь со стороны, сквозь витрину.

— Сквозь витрину? Вы смотритесь прекрасно, молодой человек, просто идеально, и характер ваш виден. А вот с господином Хедаяти я никаких дел не хочу иметь, обсуждать его даже не хочу. Но вы… Слава Аллаху!

Пока их разговором не заинтересовалась вся улица, Исмаил попрощался и направился в конец улицы Саадат. Поднялся по насыпи. В свете последних лучей заходящего солнца железная дорога казалась двумя серебряными блестящими полосами, протянутыми к горизонту, где она терялась в массе деревьев и строений. Голуби-сизари россыпью возвращались в степь со стороны гор. Исмаил стоял в конце улицы Саадат и смотрел то на восток, то на запад — их соединяла железная дорога. И пошел он на восток, туда, где город виднелся в дымке. Он любил этот путь. Здесь был знакомый запах, запах Сары, и дождливого утра, и золотые колонны солнца, упирающиеся в лужицы, и ветерок, бросающий рябь на их поверхность и заставляющий их дрожать — как в то утро, когда Сара была рядом. Опустив голову, он шел по шпалам. Иногда, в надежде, что Сара где-то рядом, он кидал взгляд вперед — и шел дальше.

По обеим сторонам железной дороги были узкие улочки, маленькие пыльные домики, смотрящие в сторону рельс; летними жаркими вечерами их жители выходили на воздух и, для того чтобы избыть время и спастись от тяжелой липкой жары, завладевшей южной частью города, медленно бродили туда-сюда. В створе каждой улицы, на который он бросал взгляд, он ожидал увидеть Сару, но ее не было нигде. Он шел он до тех пор, пока не уперся в большие металлические ворота, в которые уходила железная дорога. В караулке сидел сторож в форме, посмотревший на него скептически. Исмаил понял, что дальше путь для него закрыт. Нужно сворачивать. Так он и поступил. Пошел по пыльной тропинке вдоль высокой кирпичной стены вокзала. Почва была мягкая, суглинистая, ноги его по щиколотку уходили в нее, пыль ложилась на брюки. Он шел медленно, пока не вышел в переулок, а из него — на большую улицу. Уже было время вечернего азана. Взгляд его упал на большую вывеску железнодорожного вокзала.

Просторный вокзальный зал с высоким потолком был полон народа. Здесь был приятный прохладный воздух, резко контрастирующий с уличной тяжелой и липкой жарой, дымом и густой пылью. Он сделал несколько глубоких вдохов и поправил рюкзак за спиной. Подошел к билетной кассе. Перед ней стояло несколько человек. Когда настала его очередь, он не знал, что сказать. Кассир смотрел на него вопросительно. Исмаил сказал:

— Мне нужен билет.

— Один билет?

— Один.

— Куда?

— А куда у вас есть?

Кассир удивился:

— Я задал вопрос, куда вы хотите ехать?

— Так куда у вас есть?

— В любую точку мира. Итак?

— Нет, так не пойдет. Ближайший поезд куда отходит?

— Ближайший поезд идет на Тебриз, уже посадка заканчивается, будете брать?

— Давайте, один билет.

И он получил билет на Тебриз вместе с ворчанием кассира.

— Удивительное дело, не знать, куда ехать! Но ехать срочно!

Исмаил побежал в сторону платформы.

Платформа была почти пустой. Последние пассажиры заходили в вагоны. Исмаил, держа в руке билет, который он показывал каждому встречавшемуся на пути служащему и охраннику, выбежал на платформу и вошел в поезд. В купе он сел возле окна. На вокзале было темно, за исключением пятен света тут и там из дверей служебных помещений. Поезд тронулся тяжело и как бы неохотно. Еще не покинув вокзал, он дал трубный гудок. Звук был печальный и даже мрачный, как долго сдерживавшееся глубокое рыдание. Поезд медленно покинул вокзал и еще раз дал гудок, такой же, как прежний, похожий на голос человека, начавшего рыдать. Когда Исмаил вечерами слышал эти гудки, начинала ныть душа, возникало чувство заброшенности и разлуки, представлялось ему, что дорогой человек расстается с ним и уезжает на чужбину. А вот теперь сам он был этим человеком. Перед его глазами проплывали домики с освещенными окнами, стоящие рядом с железной дорогой. Он подумал, что Сара стоит сейчас перед одним из этих окон и смотрит с тоской на уходящий поезд. Он увидел ее тревожный взгляд и полные слез глаза, которые смотрели на него, и опять услышал голос, этот знакомый голос.

— Ты — кто?

Третий гудок раздался на пересечении с улицей Саадат, там, где луч света падал из каморки стрелочника. Улица Саадат была пустой, и лишь у считанных магазинов еще были не опущены жалюзи. Еще не смолк гудок поезда, а улица уже осталась позади. Исмаил глубоко вздохнул и прижал лоб к холодному стеклу окна. Сказал сам себе: «Куда я еду?» Потом он присмотрелся к попутчикам. Их было двое: солдат, который о чем-то беспокоился и то выходил в коридор, то бросался на сиденье и вздыхал, и еще один молодой человек, который сидел напротив Исмаила и читал книгу средней толщины, обернутую в спортивную газету.

Теперь поезд шел с ровной скоростью. Быстро уносились назад смутно различимые высокие глинобитные стены вокруг полей и громадные заводские корпуса. Через некоторое время, когда обработанные поля остались позади, началась голая степь, спящая в ночной тьме. Исмаил прислонился к подголовнику и закрыл глаза. Он устал. О городе, куда направлялся поезд, он имел лишь смутное, гадательное представление. Он не знал, что будет делать, когда приедет в Тебриз. Он сам не заметил, как уснул.

Проснулся он от чьей-то песни. Открыл глаза. Пел солдат. Он стоял у открытого окна купе и высоким, печальным и монотонным голосом выводил одно и то же: «Поцелуй меня… Поцелуй меня на прощанье…» Доходя до последней строки куплета, он начинал петь то же самое сначала. Тот пассажир, который читал, теперь тоже закрыл книгу и с раздражением смотрел по сторонам. Когда он заметил, что Исмаил проснулся и смотрит на него, раздражение его уменьшилось, рот под густыми усами расплылся в улыбке, зубы его и глаза заблестели. Не прекращая улыбаться, он негромко сказал: