Ирина Дудина - Пение птиц в положении лёжа

— Хочешь покататься на лошади? Садись.

Колхозник Пётр, пожилой корявый мужчина с удивительным, кирпичным, покрытым бороздами лицом, будто по нему трактор пахал, подсаживает меня, пятнадцатилетнюю, худосочную и серого какого-то цвета, больно и грубо, за молодую девичью ляжку. Я на коне.

Незабываемые ощущения. Высоко. Седла нет — одна скользкая, круглая спина, как выгнутое крупное бревно между моими ногами. Боже, да это живая спина! Воняет конским потом. Тёплая. Чувствуется шевеление конского мяса под конской кожей. Я сижу на живом животном, которое что-то испытывает по поводу моего живого задка, взгромоздившегося на него. У меня есть вес. Я тяжёлая. Не тяжело ли бедной лошадке?

Бедная лошадка неожиданно резво и быстро устремляется куда-то, по одному ей известному маршруту.

— За поводья держись! — успевает крикнуть колхозник Пётр. В его голосе слышны насмешка и пренебрежение. Он уходит куда-то, наверно опохмеляться. В колхозе все взрослые мужчины имеют кирпично-корявые лица, от них всегда разит перегаром и луком, и они или уже выпимши, или идут опохмеляться.

Я успеваю уцепиться за поводья. Лошадь не слушается меня, скачет довольно быстрым шагом, неприятно переваливаясь подо мной, отчего я, сгорбленная вся какая-то, съезжаю то на один бок, то на другой. Намерения лошади не ясны мне. Конечная цель маршрута — тоже. Но у неё явно есть какой-то план передвижения. Колхозник Пётр ретировался, спросить совета мне не у кого. Все инструкции по поводу того, как следует управлять лошадью, не срабатывают. Я зло тяну правый повод — лошадь ещё злее наклоняет голову вниз, хотя ей, наверно, больно из-за железных хреновин в зубах, называемых, кажется, удилами. О, эти удила вызывают во мне живой отклик, во мне, кривозубке, несколько лет носившей скобку на зубах.

Лошадь не слушается меня и сама выбирает путь — вовсе не по дороге, по которой я собиралась «скакать на лошади» туда-сюда, «красиво держась в седле». Лошадь неожиданно для меня скачет вниз, к балке, в сторону зарослей кустов. Моё сползание то направо, то налево, которое казалось мне верхом неудобств, сменяется подбрасыванием на каждом скаку лошадиных ног. Меня подбрасывает ежесекундно, высотой до десяти сантиметров, я грузно приземляюсь на живую спину четвероногого друга, испытывая ощутимый шлепок и удар по заднему месту. Одновременно меня мучает стыд. Мне стыдно перед лошадкой — стыдно делать ей больно по спине своим задом, который безвольно, как раскисший гриб, плюхается ей по спине. Я пытаюсь натянуть поводья, лошади больно, она задирает голову, но упрямо несётся к кустам.

Мы врезаемся в кустарник, лошадь пригибает голову, низко пригибает, образуя живую катальную горку. Я съезжаю ей на шею. Прыгаю на её шее при каждом её подскакивании. Я с ужасом думаю, что сейчас ей переломлю один из её шейных позвонков.

Густота веток становится столь плотной, что я уже не в силах победить их сплетение. Я, в позе впереди ногами, беспомощно оказываюсь охваченной лабиринтом ветвей со всех сторон. Ещё мгновение — и лошадь преспокойно выезжает из-под меня. Я зависла в сцеплении веток, подобно огромной птице.

Лошадь уже впереди. Она остановилась, помахивает хвостом и как ни в чём не бывало щиплет траву. Я с ужасом смотрю вниз — довольно высоко! А самое главное — я прочно запуталась, ветки оплели меня всю, как лилипутские верёвки Гулливера. Я слабым голосом зову Петра, чувствуя, что не стоит рассчитывать на его помощь, — он, наверное, уже вне зоны досягаемости моего голоса.

Лошадь как бы насмешливо фыркает, лукаво поглядывает на меня, избавившаяся таким изобретательным способом от своей слабой мучительницы, на призывы вернуться под меня не реагирует. Жуёт, смеётся и не уходит. Проявляет формальное послушание.

Я в отчаянном положении, кричу, зову на помощь дурашливым голоском, как бы рассчитывая, что если меня услышат — это будет шутка. Стыдно так вот висеть и видеть, как лошадь издевается над тобой.

Неожиданно появляется Пётр. Он такого, наверно, ещё не видел. Но виду не подаёт. Лошадь он хладнокровно возвращает под меня, дёргает меня за ногу, я падаю на спину коня, ухватываюсь за поводья, ложусь грудью прямо на шею лошади, сливаюсь с ней в одно целое. Петра уже не видно.

Наконец мы оказываемся на свободном просторе луга, поля. Лошадь понеслась. Сидеть на ней теперь намного удобнее, перестало трясти. Впереди — пруд. Лошадь несётся туда. Её насыщенные рыжим цветом волосы на гриве развеваются от ветра, жёстко треплются перед моим лицом. Мне это приятно.

Лошадь выбирает крутой спуск к воде. Пить хочет. Передние её ноги скользят по глине вниз, задние враскоряку топочут где-то выше на склоне. Шея лошади сильно наклоняется вниз. Я опять начинаю соскальзывать на её уши, зацепляясь за её выпуклые скулы. Деликатно соскальзываю на глинистую полосу у воды.

Ноги у меня словно окаменели от напряжения. Внутри что-то ритмично ёкает, в такт лошадиному бегу. Если бы меня о чём спросили, я отвечала бы, ритмично заикаясь.

Появляется Пётр. Больше тем летом я у него не просила покататься на лошади. Решила лучше поучиться на мотоцикле. Лошадь — она живое существо, надо уметь ей понравиться.

Сев за руль мотоцикла с коляской, я заехала на обочину дороги. Мотоцикл задрало люлькой вверх. Подобно каскадёру, проехала на одном колесе. Чуть не перевернулась. Хозяин мотоцикла, мальчик, мой ровесник, бежал рядом, успел вскочить, остановить.

Я решила, что лошадь лучше. С ней интереснее. Она может идти на контакт, может понять тебя. Хотя добиться послушания от неё так же трудно.

Самое трудное в жизни — добиться чьего-либо послушания. Человека ли, животного или просто неодушевлённого предмета — без разницы. Мир не настроен принимать во внимание реальность твоего существования.

Мы с Сашей шли на станцию Росинка. Вечернее солнце нещадно палило. Дорога, прямая, как дорога, ведущая в ад, вела навстречу закату. Кругом стояло болотное живое марево, являя собой жаркий, застывший снегопад из цветущей болотной травы — пучки ваты на сухих, невзрачных, мёртвых с виду стеблях. А поди ж ты, тоже хотят размножаться, цветут по-своему, по болотному, противопоставляя себя привычной среде, привлекая внимание (чьё? зачем?) своей противоположностью. Ибо что может быть противоположней болотной жиже, чёрной воде, как не пучки белоснежных седых волокон? Жажда быть увиденными…

Наши распаренные тела сопровождал приятный спутник — мощный, жёлтый, в полоску, как Митёк, жадный овод. Подобно истребителю, он носился с самолётным звуком вокруг, пытаясь урвать кусок живого тела с нас, обливающихся потом. Не удалось.