Ирина Дудина - Пение птиц в положении лёжа

— Галочка, Галочка, тут Ирина сочинила стишок и посвятила его лично мне!

Галочка появилась в дверях, улыбаясь и проявляя искреннее любопытство.

— О, Евфрат! О, нефрит!

Не стоит! Не стоит! — вдруг повторил громко Горький мою танку.

Галочка неожиданно покраснела, вспыхнула и возмущённым голосом сказала:

— А вот это неправда! Вот это — неправда!!!

На этом день рождения жены закончился.

Я сильно страдала целую неделю. Думала: ну что такого я сделала? Я ведь просто хотела всех развеселить… Позвонить боялась. Через неделю позвонил Горький. Сказал, что всю неделю ему звонили гости его жены, расспрашивали, что это такое было? Он им отвечал, что это новая поэзия. Она вся такая.

Я смотрю на Китса. Он трахает игрушечного тигрёнка. Истерично взвизгивает. В ответ на мой взгляд произносит что-то вроде вопросительного бурного речитатива. Тигрёнок выглядит ужасно. Его шея прокусана во многих местах. Из неё лезет грязный, обслюнявленный Китсом синтепон. Тельце игрушки деформировано в боках — следы китсовских объятий. Хвост давно уже безнадёжно оторван и утерян. Вокруг хвоста следы вторжений внутрь тела — дырки с заскорузлыми, почернелыми краями. Китс любил друга многократно. У тигрёнка очаровательные яркие и горящие стеклянные глаза. Когда-то он выглядел весёлым, игривым и рычащим. Теперь вид у него охуевший. В выражении лица появилось что-то безумное, сладострастное и порочное. Как будто он — живое существо и тоже отвечает Китсу любовью.

Тигрёнка противно брать руками. Когда он попадается на пути, его пихают ногой в нужную сторону. Китс при этом жалобно громко вскрикивает, бежит к откинутому другу, хватает зубами за шкирку и переносит в угол.

Я думаю, что, когда Китс умрёт, первым делом я вынесу наконец-то тигрёнка на помойку.

Травмопункт нашего района удивительно устроен. У леса. Куда транспорт не ходит. Травмированный народ сползается и прискакивает туда, кто как может. Как на фронте. Очереди бывают по два-три часа. В зависимости от каких-то особых травматических дней и погоды.

Я дважды сильно вывихивала себе ноги. Первый раз, когда поступила в Университет без блата: выхожу, довольная, падаю с четвёртого этажа — имеется в виду по лестнице со ступенек… Плохой знак… Зря поступала… Второй раз — недавно. В загаженном подъезде достала из почтового ящика открытку с изображением доброй сестры милосердия и раненого антично-телесного солдата времён Первой мировой войны. Я рассматривала красивого солдата и ангельскую медсестру, не понимая, что бы это значило. Рухнула во тьме мимо ступеньки. Нога распухла, я сама, как раненый солдат, поскакала в травмопункт. Боль была такая зверская, будто там все кости взломались в мясе ноги.

Выставив ногу вперёд, хватаясь за косяки, оббиваясь об стены, попрыгала больным заинькой в хвост очереди. Отсидела минут сорок. Передо мной старушка. Похоже, что сломала руку. Самопознание костей скелета — полезное знание у дверей гроба. Заходит. Выходит через минуту. Заставили сиять обувь. Кряхтя, охая, чуть ли не зубами вставной челюсти развязывает шнурки. Я ей помогаю, держа ногу пистолетиком. Старушка преподносит свою травму руки босая, в неприличных штопаных чулках своих, сгорая от стыда.

Моя очередь. Запрыгиваю в кабинет. Пожилая седая дама, гипсовая маска травматического случая, показывает свой пластмассовый оскал: «В куртках не обслуживаем. Сдайте одежду в гардероб». — «Доктор, но у меня — нога. При чём здесь куртка?» — «Не обслуживаем. Следующий!»

Гардероб в подвале. Лестница вниз — в конце коридора. Прыгаю с милой улыбкой, будто прыганье на одной ноге забавляет меня, прыг-прыг — в подвал. О, какой грохот! Навстречу, из гардероба, прыгает человек, которому хуже, чем мне. Ему загипсовали всю ногу от бедра до пятки, и он прыгает с такой тяжестью наперевес, цепляясь кулаками за стены. Верхнюю одежду придерживает под мышкой и подбородком. За костылём прыгает. Костыльная наверняка расположена на четвёртом этаже в противоположном крыле… Пока допрыгала до врача обратно, нога перестала болеть. Даже стыдно как-то. Неудобно.

Всё поняла про устройство травмопункта. Если не сильно травмирован — в очереди всё заживёт. И в следующий раз, прежде чем ползти по лесу до травмопункта, попробуешь зализать раны индивидуально на дому. Если сильно тебя поломало, травмопункт — место инициации. После скачек за костылём — всё вынесешь и преодолеешь. Что-то в травмопункте есть отрезвляющее. Потереться мягкой домашней шкуркой о стальные зубья чужого порядка, ужаснуться, увидеть себя со стороны — неправильного, неготового к приёму в общественные объятия… «Иванушка, ты не так на противень лёг. В печку не засунуть будет». — «А как надо, покажи, бабушка».

Травмопункт освежает. Бодрит. Заставляет по-иному взглянуть на проблемы своего жалкого тела в соотнесении с величественными сенями его починки.

Мой сын сказал, что в детском саду все у них ходят парами. Вова с Вовой. Оксана с Оксаной. Коля Миндров с Колей Миндровым. Петушок с петушком, курочка с курочкой, цыплёнок с цыплёнком, яичко с яичком, рука с рукой, подушка с подушкой… Ряд был бесконечен, парад зеркальных двойников, открывшийся детскому взору. Без любовного взгляда извне все мы ходим парами за ручку с самим собой, стройный рой солипсистов.

Ф. как-то на моих глазах утром одел чистую, глаженую рубашку. К вечеру пришёл в ней же. Она была вся жатая-пережатая, вся в волнении каком-то, будто пережила стресс и ужас. Будто Ф. весь день провёл на месте катастрофы, что-то тушил, фрагменты кого-то вытаскивал, от кого-то скрывался (от тех же оживлённых фрагментов?), полз, кричал, прыгал, долго бежал, петляя. Такая была у него рубашка.

А весь день, все 8 часов просидел в тихом спокойном месте у компьютера, не в подвале — на втором высоком этаже, высчитывая градусность водки для хозяина, но сам абсолютно трезвый. Водка в его работе присутствует чисто виртуально, он даже не видел, как она выглядит. Но, возможно, частое повторение слова «водка» что-то производит в его организме, передаётся его рубашке, и она выглядит как пьяная.

Маша высказала другую версию. «Может, у него телосложение такое. Нервная система. Он сидит спокойно и невозмутимо, а мышцы его так и бегают по поверхности тела, совершают сами по себе, без ведома хозяина, вращательные и засасывающие движения. От этого вид у его рубашки — будто в заднице побывала, а не на поверхности спины». Так сказала она.

Я думаю, у Акакия Акакиевича тоже было свойство казаться помятым и жёваным, что бы он ни надел. Свойство маленького человека — быть мятым. Свойство большого — мять. Подмять под себя. Наверное, поэтому мечтал Акакий Акакиевич о добротной шинели. Добротная, крепкая, новая шинель — единственный вид одежды, который плохо мнётся. Крепкая, как футляр, как бронежилет, как хитиновая оболочка насекомого.