Евгений Будинас - Дураки

— Я же сказал, сто шестнадцать миллиардов.

— Агдам Никифорович, сто шестнадцать миллиардов — это много, — говорил Дудинскас по возможности мягко, — это так много, что даже больше, чем весь наш годовой оборот. — Агдамчик становится черным. — Ну, может быть, миллионов? — Дудинскас уговаривал его, как младенца.

— А вам что говорят? — И уходил, насупившись. — Не надо, Виктор Евгеньевич, только думать, что вы тут умнее всех...

Ничего не различая за цифрами, не ощущая их масштаб и даже не догадываясь, что его можно ощущать, он был начисто лишен того, что Дудинскас называл способностью к домохозяйкиным расчетам, то есть к житейскому анализу. Поэтому при всякой попытке Станкова или Дудинскаса хоть о чем-нибудь с ним посоветоваться, он с упрямой последовательностью выдавал нагopа только «хренобель». При этом он числился (на чем категорически настоял при приеме на работу) не только главбухом, но и финансовым директором, то есть главным стратегом фирмы. И надувался от обиды, и лиловел всякий раз, когда об этом кто-нибудь забывал. Болезненная обидчивость превращала общение с ним в пытку.

— Что ты делаешь?! — пытался образумить приятеля Миша Гляк. — Как можно такому индюку доверять финансы? Он же вас когда-нибудь так подставит, что костей не соберете.

Но Виктор Евгеньевич не внимал. После Вовули он рад был, когда в бухгалтерии хоть что-то сходилось.

И даже тогда Дудинскас не внял, когда Агдам Никифорович, сияющий, как медный самовар, вошел в его кабинет, где шло совещание, и торжественно, как о помолвке, объявил, что прибыли по итогам года у нас с вами, Виктор Евгеньевич, набралось немногим больше двух миллиардов. Вот, мол, вам показатели, а то Георгий Викторович все недовольны, все жалуются, что я им рисую одни убытки...

В кабинете наступила гробовая тишина. Только Станков тихонечко свистнул. Даже он понял, что фирме кранты.

— Где балансовый отчет? — спросил Дудинскас мягко и нарочито небрежно. Так кошка проходит по комнате, боясь спугнуть птичку на подоконнике.

— В Налоговой инспекции, — ответил Агдам Никифорович, довольно шмыгнув носом. — Вчера сдал. Между прочим, на два дня раньше срока, — так Бармалей в любимом фильме Виктора Евгеньевича вылезает из трюма и радостно сообщает: «Я дырочку проковырял, сейчас они все потонут».

Производственное совещание прекратилось, совещаться больше было не о чем, производства у них уже не было, v них была только прибыль. И налоги, налоги, налоги — на всю оставшуюся жизнь...

— Дурак или назло? — спросил Станков, когда Агдам Никифорович победоносно вышел.

— Не могу поверить, чтобы назло, — заступилась за Агдамчика сердобольная Ольга Валентиновна. — Ну какой же вы, Георгий Викторович! Разве же так можно о товарищах?

Тут же Дудинскас помчался к налоговикам, где, буквально стоя на коленях, вымолил вернуть отчет обратно, сославшись на бухгалтерскую ошибку. Когда он вернулся, его уже ждали Паша Марухин и Мишка Гляк, вызванные по тревоге Надеждой Петровной.

Просоветовавшись часа два, пригласили Агдама Никифоровича, и Дудинскас доложил финансовому директору только что намеченный план, согласно которому бухгалтерии предстояло срочно произвести (в соответствии с письмом Министерства финансов, о котором Агдамчик конечно же знал, но которое «упустил из виду») переоценку производственных запасов. То есть пересчитать весь бухгалтерский баланс, подставив в него реальные, в десятки раз выросшие из-за инфляции цены на бумагу, краски и прочие материалы, которые «Артефакт» закупал и расходовал, а Агдам Никифорович по той же цене списывал, нимало не заботясь, что вчерашний рубль уже давно превратился в десятку, а позавчерашний даже в сотню.

Придуманный Гляком с Марухиным пересчет сразу увеличивал затраты и как минимум вшестеро снижал прибыль, отчего налоги уменьшались до разумных пределов.

При слове «разумных» Миша Гляк поморщился, как от зубной боли: ничего «разумного» в том, чтобы платить налоги, он не видел. Но Паша Марухин его усовестил, проявив по отношению к государству великодушие:

— Нельзя же, как эти, забирать все, — произнес он печально, вспомнив, видимо, историю с «Кометой-пиццей».

Агдам Никифорович, обиженно насупившись, встал.

— Ну я пошел, у нас там работа кипит, а мы здесь с вами разглагольствуем...

Станков взглянул на часы:

— У вас сегодня на первое щи или борщ «украинский»?

— Вы напрасно меня здесь подначиваете, Георгий Викторович. — Хотя... — он с ненавистью глянул почему-то на Дудинскаса: — Мы, конечно, понимаем, у нас работаете только вы...

После чего Агдам Никифорович с достоинством удалился — пересчитывать себестоимость и переделывать баланс.

— Сколько он у вас получает? — спросил Паша, когда Агдам вышел.

— В месяц выходит что-то около пятисот «зеленых», — ответил Дудинскас, — не считая десяти процентов учредительских, ну и всяких прочих льгот, вроде выплат за аренду его собственной машины.

Машину Агдамчик берег, как невесту, и никуда на ней по служебным делам (то есть без толку) не ездил, хотя запчасти и бензин за счет фирмы исправно покупал. Кроме всего, ему построили в Дубинках дачный домик, который, подсчитывая, по просьбе Дудинскаса, личные доходы, Агдам Никифорович всегда забывал учитывать...

— Так много платить нельзя, — сказал Гляк.

Виктор Евгеньевич и сам замечал, что всякий раз, когда, проявив слабинку, он выплачивает кому-то больше, чем тот заработал, дело заканчивается увольнением.

— Нельзя переплачивать, — согласился с другом Паша Марухин. — Людям много платить вредно.

— Ну да, — съязвил Станков. — Их надо держать в черном теле. Тем более таких, которые на все согласны: «Лишь бы войны не было. А мы и на щавеле перебьемся...»

— Я не об этом, — остановил его Миша Гляк. — Я о другом. Агдамчик ведь не верит ни одному вашему слову. И считает просто: если вы даже ему столько платите, сколько же загребаете сами? Он же вас всех из-за этого ненавидит. Мой тебе совет, — произнес Мишка Гляк убежденно, — кончай богадельню.

Убежденность Миши Гляка была отнюдь не беспочвенной.

Недавно его фирме предложили по дешевке закупить репчатый лук для сотрудников. Тут же, прикинув выгоду, Гляк поручил секретарше составить список: кому сколько надо. Кому пять кило, кому десять, а кому, если семья большая или на тешу да свояков, и все пятьдесят. Деньги постановил вычесть из зарплаты.

Но тут подошел революционный праздник 7 ноября, который никто не отменял, только стали как-то иначе называть, и Мишка Гляк решил народ в совковый праздник посовковому облагодетельствовать. Дай-ка я этот лук трудовому коллективу к празднику подарю, пустяк, конечно, но людям приятно.