Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2012)

Розанов последовательно описывает истоки этого фольклоризма, его генезис, природу и творческий потенциал, в силу чего Ремизов оказывается безусловным прототипом большинства ориентированных на использование фольклорно-этнографического материала крупнейших мировых прозаиков ХХ века.

Основной особенностью фольклоризма писателя является, по Ю. В. Розанову, ориентация оригинального подлинного фольклорного материала на цели и задачи модернистского художественного творчества, такой отбор этого материала, его аранжировка и, если это необходимо, фальсификация, которые позволили писателю выразить реальную гармонию (или по крайней мере — убедительную иллюзию гармонии) взглядов и устремлений народного словесного искусства и русского символизма. Впрочем, как уверяет Розанов, отчасти и футуризма тоже — по крайней мере, в той части, которая касается сближений Ремизова с Хлебниковым.

При этом немаловажно и то, что Ремизов ориентируется не только (а иногда даже — не столько) на собственно фольклорный материал, сколько на опыт отечественной науки, на набравшую к началу ХХ века необычайную мощь русскую этнографию и фольклористику.

Так, давая развернутый анализ первой книги писателя — сборника «Посолонь», Розанов убедительно демонстрирует многосоставность и многослойность этой книги, ее одновременную ориентированность на разные жанры и виды русского и славянского фольклора и одновременно — механизмы ее включенности в общий поток модернистской литературы.

Автор демонстрирует не только блестящее владение разными исследовательскими методами, но и прекрасное знание вопроса, уникальные текстологические знания, замечательный литературный стиль.

В общем, книга удалась. Жаль только, что вышла она в Вологде тиражом всего 100 экземпляров, а значит, до столичных, а тем более до провинциальных и зарубежных магазинов не дойдет. А обидно!

ДВА УКРАИНЦА — ТРИ ГУМАНИТАРИЯ

Российская критика нередко утверждает, что в современной структуре чтения «нон-фикшн» вытесняет «фикшн», беллетристику. Так ли это в России, судить не беремся, но в Украине, как мы писали в прошлой колонке, художественная литература и гуманитаристика связаны очень тесно. Они решают одни и те же проблемы, обращаются к одним и тем же темам и даже нередко используют одну и ту же методологию (постколониальные штудии, микроистория, феминистическая критика). И читатель у них один на двоих, да часто и авторы: Оксана Забужко, Юрий Винничук, Микола Рябчук, Володимир Ешкилев.

Не говорим уж о промежуточной сфере эссеистики, в которой работают… да все и работают, от Юрия Андруховича до Марии Матиос, а также человек-оркестр Сергей Жадан, поэт, прозаик, эссеист и автор диссертации, посвященной футуристу Михайлю Семенко. Наши небогатые книгоиздатели много и охотно публикуют сборники эссе: так, мгновенными бестселлерами стали совсем не дешевые книга рецептов «„Фуршет” от Марии Матиос» [10] и травелог «Лексикон интимных городов» Юрия Андруховича [11] . Дело, похоже, не только в том, что читатель скучает по любимым авторам и готов хватать все, что ни выйдет из-под их клавиатуры. Издатели затевают межавторские проекты, объединенные порой самыми причудливыми темами: «Сновидцы. Сны украинских писателей» [12] или «Писатели о футболе. Литературная сборная Украины» [13] (составитель — вездесущий Жадан).

С эссеистикой и примыкающей к ней научно-популярной литературой все понятно; однако современный украинский читатель почти с таким же интересом поглощает и строго научные работы в различных областях гуманитарного знания. Ситуация в науке меж тем сходна с ситуацией литературной. В прозе и поэзии конкурируют тексты новаторские (или, по крайней мере, адекватные современности) — и чудовищные реликты советского палеолита, а то и вполне зубастые порождения юрского периода. То же и в гуманитаристике: с исчезновением коммунистической идеологии произошел или прорыв в реальное время, или, напротив, возврат в колыбель советской методологии — к народнической критике, историографии, литературоведению и пр. В результате — на одной полке книжного магазина (или, хуже того, в списке рекомендованной литературы для студентов) идут в беспристрастном алфавитном порядке книги, образцово актуальные тематически и методологически; книги, которые нужно было написать лет пятьдесят назад, а теперь они скорее восполняют давние пробелы; и книги, которым лучше бы и вовсе не являться на свет.

Так обстоят дела в каждой гуманитарной сфере — от истории до политологии, но нам все-таки ближе филология. Поэтому и примеры приведем из этой области. К первой, «актуальной» категории относятся монографии Тамары Гундоровой, ведущего отечественного литературоведа, чьи научные интересы охватывают и модернизм («ПроЯвление Слова» [14] ), и социологию культуры («Китч и литература» [15] ). Здесь же — и книги гарвардского профессора Григория Грабовича, который всколыхнул тихие воды «материкового» шевченковедения («Шевченко как мифотворец» [16] ; «К истории украинской литературы» [17] ). Еще один диаспорный автор — австралиец Марко Павлишин, чей сборник статей «Канон и иконостас» [18] — чрезвычайно корректный и тонкий образец приложения постколониальной теории к изучению нашей культуры; здесь важен не столько сам материал, сколько методология.

Книги, в той или иной степени запоздавшие, — это, к примеру, «Код украинской литературы. Проект психоистории новой украинской литературы» [19] покойной Нилы Зборовской. Насколько актуальны могут быть в начале XXI века классический психоанализ и формулировки типа «„Энеида” И. Котляревского как параноидно-шизоидная позиция материнского кода» или «Кастрационный национально-освободительный механизм „высокого” украинского романтизма»? Семейство Фройд — выходцы с Тернопольщины — были бы, вероятно, рады; но велика ли от этого реальная польза украинской филологии? Фрейдизмом увлекался классик 1920-х годов Валериан Пидмогильный — а кто в Европе тогда не увлекался? — но ведь без малого сто лет прошло… То же можно сказать и о феминистической критике: наряду с вполне адекватными работами немало и таких, которые механически переносят на украинский материал вполне устаревшие теории или, хуже того, перелицовывают замшелые советские монографии, придавая им заманчивые и очень современные названия. Пример совершенно иного рода, но тоже из числа «задержавшихся» книг, — монография Ивана Дзюбы «Тарас Шевченко» [20] : безусловно, лучшая на сегодня биография поэта… но и она должна была бы появиться еще в шестидесятые годы, когда Дзюба и сформировался как ученый и критик [21] .