Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2013)

«Точку поставил, а сам думаю: почему в первой редакции „Гиперболоида инженера Гарина” (1925) агента уголовного розыска зовут Василий Витальевич Шульга? Что за шутка такая?»

См. также: Сергей Беляков, «Одинокий парус Остапа Бендера. Литературные раскопки» («Новый мир», 2005, № 12).

Людмила Улицкая. «Не надо бороться с жизнью, нужно работать с тем, что дано». — «Русский Журнал», 2012, 13 декабря < http://russ.ru >.

Встреча Людмилы Улицкой с читателями в библиотеке РГПУ им. А. И. Герцена. Запись беседы сделана Натальей Алексютиной.

«На мой взгляд, книга, которая прошла мимо внимания читателя, но которая является выдающейся, это роман Людмилы Петрушевской „В саду других возможностей”. Это глубочайшая книга с чрезвычайно серьезным, хотя и спорным, содержанием. Книга с весьма критической и пессимистической антропологической подоплекой. Кроме того, это языковой шедевр. По-моему, на таком уровне, как Петрушевская, с языком никто не умеет работать. Хотя в последнее время она пишет мало и исключительно неровно. „В саду других возможностей” плохо переводят, он так называемое „трудное чтение”. Я принадлежу к поколению, которое выросло на трудном чтении».

«Сегодня мир переживает кризис, который описывается, в первую очередь, как экономический. Но я уверена, что мы испытываем кризис понятийный, кризис культурный, кризис, который существует сегодня во всех областях знаний и, конечно, это, прежде всего, кризис сознания. Потому что ясно, что в тех формах, в каких существовала европейская цивилизация, она существовать дальше не может. Там возникло несколько очень мощных тупиков».

«Мы в каком-то смысле обреченные люди, потому что как-то трудно верится, что гуманитарная культура в ближайшие сто лет будет процветать. Может быть, до тех пор, пока не будет востребованности новой формы, что вполне может быть, потому что человек удивительное создание, он, между прочим, продолжает эволюционировать. Я не пессимист, просто срок жизни человека — 75 лет, и мне скоро исполнится столько, поэтому не знаю, сколько еще смогу наблюдать. Одно знаю точно: нужно хорошо делать то, что ты умеешь делать».

Александр Эткинд. Внутренняя колонизация: Российская Империя сто лет спустя. — «Русский Журнал», 2012, 29 декабря < http://russ.ru >.

«В XIX веке крепостное право было центральным предметом и российской политики, и историографии, то есть не только политики, экономисты дебатировали и рубились в отношении того, что делать с крепостным правом, как его реформировать, но и историки тоже непрерывно занимались его историей. В нынешних книгах и даже учебниках по российской истории XIX века крепостное право исчезает прямо на глазах. Если смотреть на учебники, которые выходят, то там все меньше и меньше глав, главок или секций, где есть ссылки на крепостное право».

«Мы знаем, что крепостное право было отменено в России примерно в те же года, когда было отменено в Америке рабство, что крепостное право имело гораздо более широкое применение, количество крепостных было несравненно больше в России, чем количество черных рабов в Америке. Оно существовало дольше, оно имело глубокое влияние и долговременные последствия. Но в американской историографии исследование рабства и память о рабстве — это огромная область, выходят целые журналы, посвященные этим вопросам, книги, опять-таки учебники».

«В Британии люди имели больше прав, чем их имели люди в британских колониях, это касается, допустим, выборов органов местной власти или в парламент. В России же мы отлично знаем, что крепостное право существовало именно в центральных губерниях. <...> В Сибири не было крепостного права, на Русском Севере в Архангельской губернии его не было, в балтийских странах и в Польше оно было, но было очень малоразвито. Что такое крепостное право? Это радикальное ограничение гражданских прав, которое проводилось в отношении этнически русского, религиозно православного населения: даже этнические русские, которые были старообрядцами, редко оказывались закрепощенными».

«У меня нет сомнений, что советский период совсем другой, чем имперский период, а постсоветский период совсем другой, чем советский период. Но определенные моменты схожи. Скажем, коллективизация, и об этом писали, была радикальным проектом внутренней колонизации. В то же время я уверен, что в исторических процессах нет инерции, что люди каждый раз изобретают заново, как управлять государством. Но процессы исторического творчества происходят в рамках тех возможностей, которые предоставлены географией, экологией, историей, экономикой, и поэтому они устойчивы».

«В Российской империи надо смотреть скорее на отношения власти, и на моем языке это и есть внутренняя колонизация. Но я бы добавил, что все-таки в России были столицы, были определенные области, губернии, территории, на которых этот самый слой, назовем его элитой, сосредотачивался, оттуда он управлял на расстоянии своими имениями по всей России, оттуда назначали губернаторов. Так что нельзя совсем уж этот слой подвешивать в воздухе, без географии».

Галина Юзефович. Фигура умолчания. — «Итоги». 2012, № 49, 3 декабря < http://www.itogi.ru >.

«Однако самое странное последовало позднее — сразу после церемонии, а также в последующие дни в социальных сетях. Прямо в зале после объявления вердикта жюри некоторые представители просвещенной общественности начали выражать бурное ликование, а по завершении церемонии в кулуарах поднимались бокалы за то, что „попа прокатили”. На следующий день то же настроение перекинулось в Faсebook , где расцвело особенно пышно. Таким образом, ключевым персонажем „Большой книги” впервые стал тот, кому премия не досталась».

«Я могу понять логику „Мне не понравилась книга архимандрита Тихона, зато понравилась книга Гранина, и я хочу, чтобы премию получил Гранин, а не Тихон”. Но от логики „Я не читал Гранина и не думаю, что его роман хорош, но я не хочу, чтобы премия досталась человеку в рясе” мне делается физически нехорошо».

Леонид Юзефович. «Ангажированная литература редко бывает хорошей». Беседу вел Андрей Рудалев. — «Thankyou.ru», 2012, 20 декабря .

«На Нобелевскую премию писатели претендуют не сами по себе, но как представители литературы тех стран, к которым по разным причинам прикован интерес западного мира. Россия сейчас к ним не принадлежит. Чтобы русская литература была интересна не только нам самим, Россия опять должна стать загадочной экзотической державой, какой она была для европейцев и японцев в начале ХХ века, страной будущего, как в 1930-х, „местом силы”, как после Второй мировой войны, или, на худой конец, „империей зла”».