Лариса Райт - Жила-была одна семья

Маша родила Вовку практически тайком, то есть несанкционированно, и на все обвинения в безрассудстве потом отвечала:

— Тебя посадят, а у нас мужчина в доме останется.

Его не посадили. Он сам тогда посадил себя в самолет и отправился в свой последний рейс за штурвалом. Восьмичасовой перелет до Нью-Йорка они с Нодаром впервые преодолели, не проронив ни слова. Они молчали. Молчала и пассажирка в салоне, занимающая место 11 А, и каждый раз, выходя из кабины, они оба пытались поймать ее взгляд, догадаться, о чем она думает, заручиться поддержкой. Поддержкой заручились они у американских властей, у которых втроем на глазах у остальных изумленных членов экипажа попросили политического убежища. Убежище было получено, безопасность обеспечена, хотя избавиться от постоянного чувства тревоги было невозможно.

Потом с оказией ему передали весточку из России.

«Мужчины так не поступают», — было написано кривым Вовкиным почерком на листочке в клеточку, вырванном из тетради. И Человек на какое-то время успокоился: права была Маша — в доме остался мужчина.

Когда ему объявили о том, что придется расстаться с семьей, он не слишком удивился. Он понимал, что бездетной паре или одинокому мужчине затеряться в Штатах намного проще, чем семейству с тремя детьми. Возможно, если бы он настаивал, для него нашли бы другую схему исчезновения из поля зрения российских властей, но он настаивать побоялся. Маша сказала:

— Я не хочу, чтобы пострадали дети.

Человек подозревал, что она волновалась не только о будущем детей. В конце концов, в их возрасте отъезд в Америку, скорее всего, мог бы оказаться удачей. Ира быстро освоила бы язык и легко переквалифицировалась бы из специалиста по русской лингвистике в переводчика или в экскурсовода, или в преподавателя. Вовка пошел бы в школу и без проблем нашел бы единомышленников для создания группы. Конечно, тексты пришлось бы писать на английском, но ему наверняка удалось бы и это. Вот только Саша… Конечно, российская школа живописи очень сильна, да и девочка ни о чем не хотела слышать, кроме Строгановки. А еще она непременно хотела стать знаменитым мастером, делать кукол, и он сам не раз говорил ей, что начинать путь, как правило, проще в своей стране. Дома стены помогают. Да, Саше пришлось бы сложнее других. Именно о ней он думал, когда принял позицию жены. Хотя понимал: Маша и о своем будущем волновалась. Ведущий акушер-гинеколог одного из престижных родильных домов Москвы — кем бы она стала в Штатах? В лучшем случае регистратором какого-нибудь врача, который вполне мог бы уступать ей и в знаниях, и в опыте. Кроме того, это у Человека после смерти матери в далеком грузинском селе не осталось, кроме жены и детей, никого из близких, разлука с которыми стала бы непреодолимым препятствием к отъезду. А у Маши была Валя. Валя не просто сестра, Валя — близнец, а для таких людей очень важно находиться рядом, чувствовать друг друга, быть уверенными в скорой встрече. Разве могла Маша отказаться от своего слепка, от своей истинной половины, практически от самой себя, если после смерти родителей они с Валей постоянно говорили о том, что никого ближе и роднее друг друга у них на земле не осталось.

Много причин было у Маши для того, чтобы не настаивать на изменении предначертанной им судьбы и принять происходящее стойко, без слез и упреков. Она объяснила свою позицию интересами детей. Она не хотела их травмировать, боялась, что американские власти окажутся не способными защитить их от «советского» правосудия.

Человек не мог в полной мере выполнить пожелание жены, но, выбирая между физической безопасностью ребят и здоровой психикой, он поступил так, как поступило бы большинство на его месте: предпочел первое второму, особо не задумываясь о том, что подчас физические страдания люди переносят гораздо легче и быстрее, чем нравственные. Конечно, улетая, он понимал, что с семьей расстается надолго, если не навсегда. И все же девяносто первый год давал надежду. Если не на полное воссоединение, то хотя бы на редкие встречи или на непрерывное общение. Они так и договорились с Машей: пока нет надежды на свидание, передавать друг другу письма, рассказывать о каждом прожитом дне, о серьезных волнениях души и сущей ерунде, иногда приходящей в голову.

Так они и делали. Он писал о работе, на которую его устроили. Конечно, летать ему никто не позволил, но в концерне «Boing» в Калифорнии обнаружилось немало бумажной работы, которая не являлась секретной, приносила стабильный доход и оказалась на удивление интересной. Еще сообщал о том, что Нодара и Эсму отправили в Канаду и превратили в югославов. Конечно, об этом писать не стоило, но он уже привык рисковать. Он посылал фотографии Нью-Йорка, Вашингтона, Майами, Ниагарского водопада и Великих озер, писал о том, как было бы здорово прокатиться с Сашурой и Вовкой на аттракционах в Диснейленде: «Вы бы с Ирой, конечно, ни за что не сели бы на американские горки. Вы у меня такие трусихи!» Конечно, он доверил жене информацию и о своем новом имени, и о новом доме. Рассказал ей легенду своей никогда не существовавшей жизни: теперь он был Майкл Райтман — внук российских эмигрантов первой волны, родился и вырос в Олбани, окончил школу, колледж, Йельский университет. («А образование-то, Маш, покруче летного училища… Если бы ты сейчас услышала мой английский, осталась бы довольна. Представляешь, три месяца продвинутых курсов, и никто не сомневается в том, что я когда-то окончил Йель!») Потом Человек работал в нескольких крупных автомобильных концернах, а затем переехал в Калифорнию, где и приступил к работе в одном из подразделений «Boing». Только об одном факте своей новой биографии он умолчал, не сообщил о том, какие причины, согласно версии разработчиков прикрытия, побудили его переехать с одного конца континента на другой.

— Самый верный способ превратиться в добропорядочного гражданина Америки, не вызывающего подозрения у русской разведки, — жениться на «perfect American girl» [15] Отличная американская девушка ( англ. ). и затеряться где-нибудь по ее местожительству.

В ответ на его недоуменные возражения перед ним лишь выложили фотографии нескольких таких вот «perfect», заранее согласных на сотрудничество. Он и не смотрел-то на них, только бросил взгляд на подписи под снимками и ткнул пальцем в Калифорнию. Все лучше, чем какая-нибудь Дакота или Вайоминг. Если внутри холодно, пусть хотя бы снаружи будет тепло.

Калифорния по имени Mary оказалась теплой во всех местах. Ей было сорок, она любила Шопена, свежевыжатый апельсиновый сок и смеялась низким грудным смехом. Она считала его своим последним шансом и называла «darling». А он… он называл ее Машенькой, испытывая от этого вместо стыда и неловкости ощущение какого-то покоя, будто произносимое вслух родное имя могло заставить поверить в то, что ничего в жизни не изменилось.