Славка Поберова - Жирафка

— Кто ее отец, где он работает? — спросила я Томаша, чтобы проверить свою догадку.

— Понятия не имею. Евины родители в разводе. Прокол. Но, наверное, он платит огромные алименты и засыпает дочку подарками. У нас была одна такая в команде; она тоже была очень популярна, обходительная, научилась мило поговорить с одним, пококетничать с другим и из всего извлекать выгоду. Вижу, много радостей ждет меня в этом краю чистого воздуха.

К большой перемене и Ева, очевидно, получила обо мне всю возможную информацию; она подошла, уселась на край парты и бухнула:

— Ужасная болезнь астма. Однако здесь ты быстро поправишься, вот увидишь.

Я ее чуть не стукнула. Нужно мне ее сочувствие и утешение!

— Надеюсь. Иначе бы меня здесь не было.

Я раскрыла учебник истории, на этом разговор прекратился.

Уроки кончились, и когда я садилась на велосипед во дворе (до микрорайона, где жила Мария, расстояние порядочное, а местное транспортное средство, называемое в просторечье «спутником», ходит раз в год по обещанию), я заметила рядом с моим обыкновенным велосипедом совершенно роскошный, яркий, как с рекламной картинки. Конечно, с горы все равно, на чем ехать. А в гору толкать легкий велосипед намного проще, чем допотопную развалину, которую дала Мария, пока мне из дому не привезут мой складной велик. Надо же, какой велосипед! Я и не думала, что здесь такие бывают… Если не станет хуже здоровье, хорошо бы после первого полугодия вернуться домой. Сдавать ничего не придется, меня в школе хорошо знают, хотя, конечно, не самое лучшее — переводиться посреди учебного года.

А вот такой велосипед мне бы и дома очень пригодился — подскажу родителям, когда они спросят, какой подарок хочу на рождество. Пусть раскошелятся и сходят в «Тузеке» [15] Валютный магазин. — машина явно не наша.

Мои размышления прервала Ева Моравкова.

— Любуешься моим велосипедом?

Все-таки я, наверное, права в своих предположениях.

— Нормальный, — сказала я осторожно. — Откуда такой?

Она рассмеялась:

— Сделано вот этими руками. — И она растопырила передо мной свои пятерни.

У нее прекрасная фигура (и грудь красивая), руки же ужасные. А ногти! Я терпеть не могу никакой краски (она тоже не красит), но за ногтями слежу всегда. Даже когда я играла и ногти нужно было коротко стричь, они у меня были всегда в порядке. А Ева (все-таки она очень хорошенькая), наверное, слишком уверена в себе, если пренебрегает уходом за руками. Однако не давать же ей советы!

Она не заметила, что я слегка отстранилась.

— Не очень хорошо окрашено — терпения не хватило. Нужно было сначала покрасить, потом полностью высушить и лишь затем отлакировать. А у меня тут капли застыли. Но если я за что-нибудь берусь как следует, получается лучше, чем покупное. Бабушка Мазлова дала мне старую рухлядь, а я из нее сделала вот это. Латунные поковки отшлифовали мне ребята в мастерской, и получилась картинка! Ну, привет, мне пора!

И она уехала на своем велосипеде, который больше меня не интересовал. Она что, слепая, не замечает моей антипатии?

Она и дальше продолжала не замечать моего отношения и держалась со мной так же, как и с остальными. Наверное, с детства привыкла к лицемерию. И вообще, что я о ней все думаю? Таким людям, которые с первого взгляда производят впечатление благополучных, я не доверяю из принципа. И жду, когда они раскроются — иначе быть не может. Я никогда даже не слышала, чтобы какая-нибудь девочка становилась всеобщей любимицей. Как ей это удается?

События развивались так. На уроке русского языка царило похоронное настроение. Мы исправляли письменную работу, в которой все наделали массу ошибок.

— Классический провал, свидетельствующий об абсолютной незаинтересованности! — выкрикнул преподаватель русского языка Пайер, заходя в класс с пачкой тетрадей. — Войтешская, это работа душевнобольного! — С этими словами он бросил на парту Яи ее тетрадь. — А вот такой пасквиль я читать отказываюсь, мне это противно, Свобода. — Это получил Карел первый. — Жибер, твой гнусный почерк требует графолога. Пешек, не делай такой глупый вид, все знают, что ты хороший Тартюф. Вам, беднягам, известно, какие за это творчество полагается ставить отметки?

Подобные представления за прошедшие недели я видела не в первый раз. Но сегодня Пайер превзошел самого себя. Он вообще был одним из оригиналов здешнего «института», как он называл гимназию. Даром, что здесь много преподавателей-мужчин, подход к предмету у каждого весьма своеобразный. Ничего особенного, конечно, но они всеми силами старались не дать соскучиться. У пражских учительниц с этим делом хуже. Мама говорит, что, если женщины стараются хорошо давать уроки да еще заботятся о семье, у них не остается времени на шутки. Кроме того, женщины реализуют себя не только на работе, но и дома (или же в спорте, как она, или в театре, как одна из ее подруг, а есть еще такие, которые руководят туристическими кружками). А если уж учитель — мужчина, то у него единственная кафедра — эта. И больше ничем они не интересуются. А Пайер был просто счастлив, если мы смеялись его шпилькам. Но сегодня никто даже не улыбнулся. Он был в неподдельной ярости.

Даже Еву не пощадил:

— Моравкова, вы пишете, как лауреат Нобелевской премии. Я стреляный воробей, но это и для меня слишком. Я исправлял ваши тетради, и меня прямо трясло. Это ужас! Ноль целых, ноль в периоде! Работы оценить невозможно. Сохорова, я вас освобождаю: можете вообще больше не писать письменных работ, иначе я умру на месте.

И так далее, и тому подобное. Только Томаш получил четверку, а Ева — четверку с минусом. На перемене Зденек сказал:

— Кто-то его завел!

— Верно! Его класс убежал с математики, — информировала Ярошка.

Преподаватель русского языка был классным руководителем параллельного класса «А», потому между ним и Гаврдой шла какая-то необъявленная война. Однако меня это совсем не занимало. Наш классный руководитель терпеть меня не мог из-за спорта, учитель русского языка терпеть меня не мог из-за того, что я в классе «Б». Не понимаю, отчего я должна безвинно страдать… Никаких трудностей с русским языком у меня никогда не было. С остальными предметами все в норме, хотя и пришлось потрудиться.

Я вытирала доску, на которой были начертаны иероглифы самых ужасных ошибок, и вдруг меня охватили такая тоска и отчаяние, что я ничего не могла с собой поделать. И я бросила губку не в раковину, а в класс. Это, конечно, глупость, я понимаю, но у меня больше сил не осталось. Причем получилось так, что Карел подумал, что губку в него бросил Михал.

И губка тотчас же полетела к Мише, который как раз что-то рисовал тушью. Испачканная тушью губка продолжала свой полет, на стенах сразу же появились следы; мокрая и грязная губка летала по классу — большой, светлой комнате, расположенной под крышей (второй «Б» занимался в бывшем кабинете черчения).