Валерий Пудов - Приключения Трупа

Тут-то и выползали под утро стрелки: от смрада хнычут в платки и кычут в уголки, а рады за добычу — не ищут приманки, а тычут в останки.

Залпами, как лапами, раздирали едоков в клочки и собирали куски в узелки: кучно и подручно!

Трудней определяли, каков улов и чей: боевой, свежий и медвежий или гробовой, из течи, человечий.

И едва ли всегда пуляли туда, куда попадали!

Зато обращали неубранных покойных в сто забойных и поруганных: не нашли мертвецам земли — пошли они по ручьям — несли мослы этап за этапом — одни дошли до лап — другие дым залпом!

И к чему опускали заразу в слякоть лужи?

Подали б мякоть сразу кой-кому на ужин!

Нищенский всхлип у кладбищенских лип набрал накал: кости — не на погосте, могилы — унылы, персонал — взалкал.

Но голову сняв борову, по недостаче в рукав не плачут, а тащат здорового: поскачет с норовом — озадачит по-новому — обозначит удачу.

Так и вступал Труп под сень куп: высекал, как кремень — огонь, вонь и страх, выжигал лень из нерях, уничтожал брак и поднимал из клоак мемориал.

Оттого и похоронное дело, подчиненное спросу на награды, к вносу его тела похорошело до отрады.

Ограды везде починили, а где не хватало земли, снесли.

Поля освободили от завала и, хваля генерала, подмели.

Скосили бурьян с грядок и изменили план укладок.

Обмыли камни и забыли о давней пыли.

Отцепили коряги от бумаги, слили ручьи навоза в ничьи бензовозы и для красоты рассадили в овраге цветы.

Скот забили и без хлопот распределили: коров — для даров, оленей — для подношений, лошадей — для сторожей, баранов — для чуланов, лис — для подлиз, свинок — для поминок, собак — для зевак.

Персоналу помимо зарплаты вручили сертификаты, и не помалу, а ощутимо: и на лопаты, и на затраты.

У кладбищенских ворот стоял народ, поджидал, как прибавку к пенсии, эпический подход процессии и шептал:

— Генерал — в ставку, капитал — на отправку.

— ДорогОй умрёт — ничего с собой не возьмёт, а нагой сброд пронесёт его ногой вперёд, упечёт с головой в грот и даровой доход — приберёт.

Но были и другие мнения — возносили прыть:

— Такие приключения в могиле не зарыть!

— Кто живее всех живых, под смех нагреет сто других!

Приводили примеры молодецкой мертвецкой манеры:

— И от веры без вины ушел, и от науки, и от любви, как от скуки, и от войны и торгашей, что в крови до ушей, и от охочих до зол депутатов и прочих пузатых вшей. А имели силы — невпроворот. Неужели от могилы не уйдет?

И галдели у ворот, и глазели нескромно, словно прозрели и углядели в метели не покойника, а конника верхом или очумели и усмотрели, что под седлом — газели.

И вот побежал поперёк, как плот на вал вод, шепоток:

— Идёт, проказник!

— Генерал, а мил, как голубок!

И многохвостый праздник вступил на погосты, как бурный лазурный поток — на культурный бережок — в ажурный уголок.

Одноименные смутьяны, лёжа в похожих гробах, вели похоронные караваны не за страх, а ради пяди земли в головах. И понятна была зависть безземельных — одни они огрызались со зла бесплатно и неподдельно.

Но тирады досады не оскверняли тишь строя, а лишь оттеняли награды героя.

Халдеи в ливреях выставляли грудь и пролагали ему путь в кутерьму затылками. Бледнолицые девицы с пылкими устами украшали тропу цветами и убирали подстилками.

Жены напряженно бросали под стопу крупу с опилками.

Сводный оркестр подогревал накал и исполнял без фальши полный реестр маршей.

У ямы вставали прямо и браво и вой поднимали — до истерик, как на причале у переправы на другой берег.

Потом чередом читали речи о человечьем идеале.

Сообщали, что генерал — не злодей, а чудодей: бывал крут, но уважал труд и здоровую норму, а отчизне даровал новую форму жизни.

При этом, однако, добавляли, что вояка — отпетый плут без морали, но тут едва ли уйдет: народ его стережет и своего пособия, обещанного за обеспеченное надгробие, и в грусти не упустит, не проморгнёт.

Зная шустрый нрав полковника, покойника вынимали из гроба и, подняв у края могилы, как люстру и светило, представляли для обозрения: тот ли он или, наоборот, в святом теле — хамелеон. Чтобы потом не доверяли, как вначале, со слова чуду и не болтали, что он снова — всюду.

Многие внимали предупреждению: подбегали и, строя предположения, озирали героя и гения перестроя.

Строгие делегаты вдыхали мертвецкие ароматы, сличали приметы и молодецкие портреты, приставляли ко рту зеркала, а ко лбу автоматы, считали перед глазами медали, щипали губу, пугали голосом, втыкали перья в волосы, вливали в глотку водку, изрезали кусками стекла и проверяли на щекотку кожу, а иногда поступали и строже — без труда плевали в рожу.

Устав от проб, опускали мертвеца в гроб, гроб — в яму, а яму стремглав засыпали, чем и завершали драму — без проблем и, полагали, что — насовсем.

Ритуал венчал военный салют.

Шквал свинца превращал в отребья купу деревьев и обещал Трупу финал смут и непременный уют.

Но не везде захоронение протекало так.

Кое-где население выдавало упокоение за бардак.

Подогревало волнения и затевало немало драк.

Халдеев посылали к лешему и вешали на ливреях.

Девиц, не разбирая лиц, брали на силу у края могилы.

У жен за кокетство срывали ленты и отнимали документы на наследство.

У оркестра звук бывал искажен, как хрюк в свинарнике, и ударники бежали вон под смех со всех сторон.

Вал камней и прочего хлама сбивал людей в ямы.

У рабочего персонала вырывало и лопаты, и халаты, и зарплаты.

Речи читали не по-человечьи: раздвигали врозь губы и жужжали сквозь зубы, расставляли врозь зубы и мычали сквозь губы.

А чудодея, зверея и не приемля маскировки, швыряли в землю без упаковки — объяснили, что сокращали расходы парней на непоседу и облегчали подходы червей к обеду.

Или зарывали его в восточном ритуале: без гроба и с головой наружу — для того, чтобы точно знали, что и сам — тут же и не кружит, как живой по городам. И если санитары умыкали в свое логово тело, отрезали голову и умело сажали её на старом месте, то уличали ворьё бесспорно: дёрнув непокорный труп за чуб.

Или от обид и из опаски, что снова убежит к ясноглазке в гости, ломали ему кости, вязали сурово резиновым узлом, а ко всему и пронзали осиновым колом и с гиком и стоном заливали жидким гипсом и хлипким бетоном.

Протесты на испытания бывали неуместны: в наказание гнусавых погребали в канавах.

Поклонники приключений, наоборот, избегали мучений, не теряли надежд и собирали покойника в поход: клали прямо в яму пальто и кое-что из одежд и еды для ужина, оружие для защиты и корыто воды для утреннего обливания, плевали на восток и вслед опускали в могилу велосипед, кобылу, блок питания и движок внутреннего сгорания.