Валерий Пудов - Приключения Трупа

Теряли и живых, и прочих.

Случаи — наскучили, но страдали от них — не очень: совали охочих до земли в кули и бросали в кучи к замученным происшествиями двойникам героя.

Последствия толковали, взывая к землякам:

— С бедствиями края совладаем строем!

И давали по рукам взбаламученным домочадцам, которые не отпускали новый сорный хлам к праотцам.

Припевали хором в сто глоток под переборы чечёток:

— Что с возу упало, попало в раздрай, а кто — в генералы, принимай позу и полезай в пальто из берёзы!

Потому и не удивлялась плясовая орда, когда в теснину гроба умещалась живая особа и, никому не сообщая причину, скрывала непонятную личину под неопрятным покрывалом из сыромятной холстины, изображала невнятную вялость и притворялась неприятной мертвечиной с пятнами кончины.

Предполагали, что нахал устал от несоответствия, сбежал из-под следствия, задолжал пахану, пугал жену или просто был плотником у стропил и охотником за древесиной и норовил после захоронения встать, поднять кладь и удрать с приобретением — домовиной.

Но допускали и иной расклад.

Подозревали, что лихой кандидат на покой — не живой гад, а чумной делегат и рад, любя народ, не умножать забот, а отдать себя на склад нечистот.

И такой уход от хворобы дружно признавали за нужный для морали и предлагали занести в книжку для учебы.

И тут же, в пути, проявляли радость и, выражая благодарность особо, забивали крышку гроба.

Но бывало, что прибегали, угрожая, злая жена с тестем и пахан с финкой, выкупали сполна оригинала и забирали новый дубовый сарафан вместе с начинкой для страшного домашнего ритуала — нагоняя.

А проверял скандал усатый старшина с дубинкой — хватал короб с вором без расплаты, по старинке — напирая.

А коли вылезал огорченный заключенный на волю, то приступал к обороне и досаждал погоне разговором.

Для посторонних изрекал резоны — с задором:

— В законе сплошь — ложь, а на зоне — дрожь и балдёж. Кони — в рожь, тихони — в дебош, вонь — в короне, ёж — на кроне, а не помрешь, не похоронят!

И верещал многократно, пока персонал порядка паковал остряка обратно в укладку.

Под удары молотка поучали чудака:

— Тары-бары разводи для червей. Посади гостей на груди по парам. Награди за показ кошмара салом. А гвоздей для тары у нас — навалом.

Убеждали всех: впереди — успех, и едва ли из-за невежи вереница кортежа застопорится — наоборот, наберёт ход, примнёт сброд, освободится от балласта и вихрасто и пёстро промчится к погосту.

И приминали смутьянов рьяно и просто. Шагали со сноровкой, равномерно, и обстановку понимали верно:

— У рва — круговерть, у головы — локоны: какова смерть, таковы и похороны!

А кладбища, как и мёртвые собратья, принимали жаждущих пристанища в распростёртые объятья: гробы встречали как желанный воз вездесущей судьбы, а катафалки — как паровоз, ведущий народ вперёд, к долгожданной свалке.

Пришествие Трупа под купу кладбищенских лип изменило нищенский лик общественного лежбища, как редкий приход заведующего на огород для проверки пыла работ.

До него могилы утопали в завале нечистот.

Бурьян искажал план всего захоронения. Шквал одним дуновением бросал на ковыль детали погребения, песок и пыль. Дым наплывал на гниль. Коряги цепляли бумаги. Рыжий поток навозной жижи заливал бесхозные овраги. Повсюду вырастали в груды бутылки и летали опилки. Сломанный забор открывал обзор на крошево из костей и создавал в прогале коридор для непрошеных гостей.

На заплёванный простор кладбища, как народ на пастбище, забредал скот.

Лошади ржали исподлобья на неудобья и без подначки представляли скачки через надгробья.

Коровы мычали, что здоровы, и ощерясь, оставляли в морошке лепёшки.

Потные телята парами выбегали на свято почётные дорожки и обеими шеями меряли под ударами рожки.

Бараны-истуканы до упаду гоняли россомах, ломали ограды с камеями и блеяли на холмах, как в овине, семьями.

Жирные свиньи возлегали на могильные плиты, как в корыта с брюквами, жевали рассады, примеряли к заду высокие наряды осоки и сердито хрюкали.

Сороки порхали над аллеями, как москиты и коростели, галдели из-за дикой репы с ежевикой, лелеяли склоки без цели, залетали в склепы и, подбоченясь, криком обсуждали челюсть на безликом теле.

Олени поедали бесцветные букеты и бросали тени на трафаретные портреты.

Лисы удирали от мошки, крысы — от кошки, собаки рычали в драке из-за сторожки, а все вместе, будто белки в колесе, в спешке разгоняли смуту, но не очищали орешки, а поминутно оглашали дали: как куры на насесте, сообщали, что сдуру совершали проделки без чести.

Кощунства для чувства учинял на кладбищах, как скот на пастбищах, и народ.

Сброд гуляк шагал и так, и сяк: и в допустимый проход, и мимо ворот. Изучал, как галереи в музее или кал у сарая, мемориал. Удовлетворял любопытство — впадал в свинство. Невзирая на останки, затевал пьянки, швырял банки, кромсал склянки и цеплял за ветки беретки и портянки. На могилах вытворял любовь, из-за милых проливал кровь. Шутник ковырял цветник, вандал писал вздор, вор крал материал, спекулянт — перепродавал, симулянт поднимал плач, а силач вязал в бант металл.

Персонал — не отставал.

Сторож-заморыш оружия не держал, из будки не вылезал, от стужи дрожал, играл на дудке побудки, стрелял по лужам из рогатки, спал без снов и с несунов брал взятки.

Смотритель глотал проявитель, наблюдал в увеличитель посадки и из цветов в колумбарии составлял гербарии.

Дворник страдал аллергией на грядки, чихал на беспорядки, искал намордник от тоски и подметал дорогие венки.

Копщик отбивал копчик, за общий интерес в ямы не лез, ковал латы, терял лопаты и, скорбя от срама, бастовал, а за себя предлагал экскаватор и объяснял, что захоронение тела — дело настроения, а он — не слон, от работ утомлён, пьёт одеколон, живёт на погосте, а в рот — ни горсти.

Каменотес тесал не всерьёз, без приглядки, подставки гнал за скульптуру, пошиб выдавал за культуру, занижал кубатуру глыб, а остатки пускал на халтуру.

Погромные банды и похоронные команды превращали юдоли покоя в приволье разбоя.

На могилы направляли стопы, настилы и тропы.

Зажигали для печали свечу и раздували такой пожар, что и слепому ночному сычу — большой кошмар.

А не качали грунтовые воды — как один, всплывали гробы: возвращали кладь из глубин под бедовые своды судьбы.

А зарывали на покой в болоте — гуляли на охоте.

Весной трупы утекали под уступы, и на злой дух старины прибегали соседи из леса, топтуны и повесы — медведи: нюх проверяли без одышки, ловко сдирали с упаковки крышки, к снеди подступали с приплясом, как мальчишки, и мясо поедали — до отрыжки.