Валерий Пудов - Приключения Трупа

Но споры о матёром генерале не затихали, а набирали обороты, достигали рвоты и умножали нечистоты.

Противники смрада кричали, что надо расширять морги.

Записные циники обещали преобразовать мясные склады в клиники для оргий.

Рать врачей выступала горячей: проклинала приём заразы и умоляла не вынимать ключей из печей и быстрей выжигать метастазы.

Но сторонники обряда стояли на своём и предлагали подождать с хламьём из отстойников и открывать заём на ограды для покойников, чтобы потом, опознав, упаковать их в печали гроба, собрать на площади и по очереди, косяком, с соблюдением прав, поднять на дроги, покатать, как живых, по дороге и в итоге предать святейшему погребению для дальнейшего сохранения.

И эта точка зрения, как старейшая, подмяла наветы кучки населения и возобладала без проволочки и тучки сомнения.

И опять стали взывать, как соловей к пище и лету, к морали и бюджету и собирать с нищих людей монету.

Но народ взирал на взносы для Трупа, как на чужой огород за межой: косо и скупо.

А лютый завал нарастал в минуту на полметра, и экспертиза стонала, как мыза от шквала ветра.

И тут затрепетали убийцы: на суд не уповали и, чтобы не засветиться, стали сгонять рать в твердолобые отряды и нападать на крупные трупные склады.

Похищали, бестии, замороженных в подвале, кое-как зашивали на телах пулевые отверстия и ножевые дырки, встревожено сдирали бирки, разбивали пробирки, сжигали акты — и так изживали страх и истребляли факты.

Санитары захлопотали в надежде, как никогда прежде. Пожелали без труда, не марая рук и ног, лишиться ярых докук и морок. Не поднимая глаз на лица, раздевали тела догола и выставляли, как товары у сарая, на порог. Показ объясняли, укрощая слог:

— Освежиться чуток!

И от таких простых затей запасы костей и мяса гостей убывали аккордно и в рекордный срок.

Убитых хватали в корытах целиком и таскали без тары, и санитары торжествовали, а учёные эксперты облегчённо вздыхали и тайком давали ответ на кошмары:

— Без жертвы нет и кары!

Но так же быстро, непонятно и рьяно нагрянул и обратный откат.

Нежданно-незванно понесли кули с нечистой поклажей назад.

И получилось, что разбойники не оказали милость, а брали покойников взаймы, и не для забот и крова, а для кутерьмы, и вот снова навалили горы гнили и попросили для них земли, а для живых — тюрьмы.

И умыкали воры одного, но соскребли с него мух и мох и — возвращали и двух, и трех, и не старее того, а свежее: крали жертву кровопийцы, с рубцами от издёвки злодея, а швыряли эксперту — самоубийцу, со следами верёвки на шее.

А чтобы не признали другим, погружали голого в дым, выжигали особые приметы и срезали, как с букета листья, голову и кисти. И без мастики затирали улики!

В итоге вместо подмоги морги получали убогих!

И теперь криминал для экспертиз залегал под дверь не честно, а исподтишка и горизонт забивал тесно, как свинец — дуло, пока наконец известный на посулы фонд не обещал приз для везучего лица за лучшее захоронение измученного в приключениях мертвеца.

Да и власти задрожали вдруг от таких услуг, как от напасти, и проскрежетали, что герои от них — горою, а убирать кладь — недосуг, и от гноя — страсти вокруг.

И наконец сказал прямо, что каждый мертвец — тот самый: отважный и упрямый.

И от щедрот обещали всем — без проблем и промедления — пособие на погребение и надгробие.

И вот тогда кандидаты на доход без печали и труда стали забирать кладь без возврата: навсегда.

Отличали покойника быстро, как поклонники — артиста.

Но принимали не сразу: проверяли, как накладную на дорогую вазу.

Дают голого — орут не без норова:

— А китель — тут, скажите на милость?

— Едва ли сохранилось.

— Ни шубы, ни манто?

— Ни то, ни то.

— Ни костюма его заморского?

— Ни обносков с него.

Пристают угрюмо и грубо, на грани мата:

— Спекулянты! А деньжата? Хранил на груди, в кармане! А бриллианты из ушек?

— Ни побрякушек, ни миллиона. Поди, уронил под настил от поклона.

Отстают и ревут строже, как по радио — погода:

— Момент! Не тот и на вид.

— Да вот же документ торчит из заднего прохода!

— К чему нам ложь? По нему не найдёшь.

— Да там и дом указан, где живёт.

— У него везде внаём хаза: жмот! А съехал?

— Не помеха! Ему дом — не на столе, а в земле.

— А кто же бумагу запихнул? Негоже: срам. Обчистили и — к пристани, в разгул? А затычку — нам?

— Не разводите бодягу. Может, привычку имел, для дел, а карманов без изъянов на китель не надел!

И снова прут, как корова — в пруд:

— А говорят, на нём видали — когда сюда сдавали — и наряд, и медали, и сумку с яркими подарками?

— Недоумки! Нищие! А стыд — на что? Жуть! Кто говорит, пусть и ищет в куче, подлец, дикобраз, с пола огарок! А для нас голый мертвец — лучший подарок.

Так поговорив, гости забирали кости.

Добавляли, что мертвяк — не красив, но шептали, что за урон взгляду после похорон получат — награду.

Для того и отличали — не зря! — своего дубаря!

Но и служители не теряли в муках тревогу за успех:

— А ну как, — гадали, — жители края опознают не всех?

И под предлогом обихода снимали со своих уродов шелуху вещевых отходов (и медали, и доху, и майку, и ботинки) — и отдавали нагих на опайку в цинке.

И ловко сбывали упаковку!

Таких зверей без дверей признавали быстрей!

Не вызывали они ни споров из-за вида, ни — укоров за рану, ни — обиды на охрану, ни — ругни спьяну.

Дрожащими руками хватали посетители ящики с мощами прародителя и без сомнения бежали за пособием на погребение и надгробие.

И сами увещали неуверенных, как отмеренных негодяев:

— Не гож? Вот еще! Кто ж такого дорогого овоща не признает за сородича?

А если закрывали тару вместе с паяльщиком, то случалась и шалость: ящики набивали запретным товаром и отправляли секретным заказчикам за границу — якобы встревоженным потерей вдовицам.

И одинаково, командой, крякали над контрабандой:

— Кто проверит? Таможенник — остолоп?

— Едва ли. Не по уму.

— А сто пломб ему в лоб! А чуму ему в зоб!

И мало — помалу освобождали подвалы.

И так, из криминала, шалый генерал — мертвяк окончательно встал в строй, а замечательный герой Труп сник и потерял свой пуп и лик.

Пришла пора хоронить Труп: стащить орла с бугра, срубить осенний дуб, превратить нить приключений в шёлк — заплатить последний долг.

Но кого распустить, как заразу, того не зарыть сразу.

У одного нет другого итога, а если его — много?

У песни куплет спет и — конец, а если мертвец — не певец, а игрец?

Для мертвяка, что бедово скитался без пути, как для шебутного моряка, галса не найти.