Валерий Пудов - Приключения Трупа

Оказалось, служители, несмотря на вялость, не хранители утрат и морали, а расхитители, которые потеряли меру.

И зря они не отбывали дни, а с напором обчищали обывателя и своими неуместными поборами покрывали позором и честное имя председателя.

И криминала набежало — немало.

Желающих земного покрова комбинат не сжигал, а тайно зарывал на кладбище или случайном пастбище, или в саду — не без доплат за подпольную гряду.

За окольную мзду сдавал напрокат гроб и соблюдал ритуал, чтоб покойный испытал достойный финал.

Брал и за отвод места, заморозку и подвозку без дорог в тайники, за оркестр, как на площади, и обход очереди, за прием убитых без документов и за венок и ленты под обряды, а потом и за цветники, плиты, песок и ограды. А праведникам обещал и пьедестал к памятникам!

Но где же доставал материал к навару?

Выходило, что похищал с пылу-жару!

Крал что было сил и со свежих могил, и с прежних.

Не сколотил ни одной домовины, не корчевал на древесину дубы, но под покровом ночной купы вынимал готовые гробы из захоронений и выдавал за новые без сомнений.

Сбывал для угрюмых дел и трупы, и костюмы с тел.

Сдавал в магазины, за номинал и как получится, и иное срамное имущество: медали с зарытой груди, бигуди, забытые от печали и истерики на черепе, мокасины на меху, ношенные аксельбанты и брошенные от кручины в труху бриллианты.

На упреки в дикой мороке комбинат отвечал, что великий Труп, не любя поклажу, бредни и лажу, отдал с себя последнее, даже чуб, и завещал гордому мертвому народу не капитал, а свободу без преград и природу без наград:

— Нам, — сказал будто, — мертвякам утлым, хлам — ни к чему. Не едим, не пьем, не куём, не гуляем, и потому добром своим не располагаем. Лежим не в сарае, на складе вещей, а смердим к усладе мышей. И потому совсем не бережем барахла, которое нам припасла скорая на приговоры к плесени похоронная процессия. Зачем там фраки без тихого выхода в свет? А побрякушки от побед у вояки на подушке? А отборные драгоценности в ушке? Чтобы черные мародеры и воры откопали из ревности к особой щедрости? Ты уже — не ты, а кроты настороже. Но мертвячья поклажа — не твоя, а ничья, и значит, вор — не вор, а кража — не кража без вопросов, а сбор отбросов с подносов!

Завещания такого власти не нашли, но слово из-под земли учли и признали отчасти, что товар без хозяина — дар и род экзамена, а несытый народ без увещания прыток до перегибов и, глядя на избыток в ограде, едва ли с желанием сладит, ибо — жаден.

Да и размах утраты вызывал страх. Обнаружили криминал и похуже: комбинаты ритуальных услуг образовали скандальный круг перехлеста и подвоха и брали из поминального материала всё, что сверкало пёстро и лежало плохо, а за ухваткой потеряли и остатки порядка.

И поэтому власти не раздували по ветру страсти: дали понять, что успех без благ — не благодать, а всех деляг — не пересажать, и не стали прижимать злодеев и возвращать кладь былым владельцам. Сказали: «Живым — нужнее», — и скромно замяли темное дельце.

Вдобавок старательные законники искали для расправы живых разбойников, но комбинаты подставляли карателям своих председателей — покойников, а те изображали, что не виноваты, и в суете избежали расплаты и славы позорников.

Оправдали и главный Труп: взяли за чуб и признали что — рыцарь и едва ли посмел нажиться на амуниции тел.

Утверждали и другое: что — не прежний и давний, а свежий и собою помолодел, да и к разбою — не успел. Но следственная организация уныло обсудила безответственные инсинуации и слухи: мертвяк, заключила, и без врак — не дурак лопоухий.

Зато объявила сто подробностей того, как для пробы способностей собак раскрыла кражу поклажи из одного гроба.

Началось это — на авось: с потерянного лотерейного билета.

«Лелея злобу к богатею, могилокопу и соседу, к его обеду: салу, крабу, салату, пату, эскалопу — и не имея и для пробы у своего стола ни сдобы, затеяв месть и честь жалея, сыграла баба в лотерею.

Не в силах срам отрепий штопать, свой нрав поправ, на беды топать, не приняла советов мужа („осудят люди — будет хуже“) и пополам с женой соседа билетов пачку закупила и затвердила, как задачку, что взяв машину, жребий кинут.

И вдруг от стужи вьюг — несчастье: супруг скончался в одночасье. Забыла баба тут же зависть — дела без зла на ум сбежались: купила розы, слезы лила, озноб неслабый пережила, костюм на мужа нацепила и — гроб в могилу проводила.

Потери зуд, как честь, хранится. Но тут — газета и таблица. Соседка сверила билеты и злится едко и с подначкой:

— В твоей полпачке есть удачка! Не прячь-ка нашу половину и в кашу слей свою кручину. Быстрей, быстрей — мою машину!

Полезла баба за билетом. Но бесполезно — без просвета. Как жаба в сетке, задрожала, издала стон и угадала, что он — в кармане пиджака на вялом стане мертвяка.

Она — к соседке:

— Ай — яй — яй!

А та — проста:

— До дна копай!

Пошла несчастная к начальству.

Взяла бумагу на раскопки.

Хула беднягу жгла без топки, пока ждала в противогазе, что мертвяка возьмут из грязи.

Но тут вкусила пробу хуже: ни гроба в яме, и — ни мужа! Могила стыла в сраме лужи!

В засаде следствие не спало. И в соответствии с сигналом приковылял за призом дядя и, глядя снизу из фуражки на пистолет у чужака, живописал финал у гонки: сказал, билет достал в кармашке у пиджака в комиссионке.

А в магазине — не в пучине!

Подняли в зале накладные, и понятые без утайки признали ум разбойной шайки: жлобы покойных вырывали, гробы сдавали — у охраны, костюм — на явках у прилавка, а трупы — к супу в рестораны.

Но оказалось, сила — вялость, а что — упруго, то — попалось: глава затей — злодей и копщик, сама соседка — кто? — сообщник!

Тюрьма супругов — в клетку скрыла.

Вдова — награду получила: в кручине гаду отомстила и на машине укатила!»

Едва бедовый председатель снова стал единицей хранения, как потерял права и испытал подозрения.

Один злопыхатель раскопал эпидемию, пожелал объясниться как гражданин и за премию написал заявление:

«Не раскромсали его сразу и оттого не узнали причины кончины. А он до смерти, поверьте, нарушал закон: как самосвал корёжил бока прохожим, генерал передавал обидную заразу, не видную под кожей глазу. Пока держали самогО искомого в подвале, его знакомые на воле, как по заказу, дрожали от боли, рыдали и умирали. Едва ли дострадали до такой печали, если бы взяли месиво на раскрой без задержки: спасали бы в спешке, но без истерий, остальных и понимали бы, от каких бактерий».

Инфекция — дело срочное. Однако не успело опороченное тело на поточную вивисекцию, как писака заплакал и сам попал в подвал к мертвецам.