Роман Солнцев - Золотое дно. Книга 2

— А как Лёвка вел себя?!

Бойцов печально улыбнулся.

— Именно так. На берегу взахлеб хвалил нашу власть, а на борту… призывал всех дать по рации телеграмму Брежневу, чтобы тот немедленно ушел в отставку. — Алексей Петрович закурил и какое-то время крутил окурком в темноте, глядя на возникший красный круг. — Я, конечно, графоман, много насочинял стихов за свою жизнь, не всё записывал… а что записал, порвал, спалил, когда жена ушла… Но, если хочешь, вот стихи, написанные в Индии…

И вот стихи последние, которые сочинил в самолете, когда летел домой…

— У тебя есть дети? А у меня нет. Наверное, потому одинок. И никому не верю, кроме старых моих друзей. Ты думаешь, я не вижу насквозь, кто кем стал? Да, вижу. Но я знаю и то, что в каждом из них все равно сидит тот парень, каким он был четверть века назад. И я всегда его оттуда вытащу за руку. Думаешь, нет? — Алексей Петрович помолчал. — Но если это не так, значит и вовсе ничего не осталось… — Он поморщился, всасывая огонек сигаретки и осветив себе крепкое, как из гранита, лицо. — И что тогда делать? Печень я себе сжег. Жениться еще раз? В нашем народе это разрешалось, если только твоя жена умерла, ушла на небеса. А если она жива, как ты можешь жениться?! Я уж думал, если не получилось детей от любимой женщины… там, за рубежом, за деньги клонировать себя… я бы себя, нового, воспитал человеком возрождения… ха-ха-ха, смелым, трудолюбивым… — Он хрипло, негромко похохотал. — Во-первых, для этого нужны огромные деньги… я таких никогда не заработаю. Во-вторых, черепаха не может воспитать чайку. Тебе не смешно? Давай спать.

На этом он закончил свою неожиданную исповедь.

И мы, наверное, легли бы и задремали среди тишины, слушая потрескивание старого барака и еле долетающий досюда гул работающей реки, если бы вдруг не послышались шаги, не явились Хрустов и жена Никонова.

— Его телефон не отвечает… — торопливо говорила Татьяна Викторовна. — Где же он? Мальчики, а где мой Сережа?

— Сказал, сейчас придет, — встал с койки и откликнулся Бойцов.

— Никуда не пойду, пока не вернется, — сказала Татьяна Викторовна. — Или пойти поискать? Неужто кого-то из друзей юности встретил, неужто напился?

— Валеваха говорит, не заходил, — буркнул Лев Николаевич. — Может, решил в кино заглянуть, как ходили когда-то в молодости?

— Я смотрела в вашей газетке, ДК на ремонте, — отрезала Татьяна Викторовна.

— На блядки пошел, старый кобелина… вот помяните мое слово. — И она села, и зарыдала.

— Да быть не может, — покраснел Хрустов. — Какие тут?..

— Тогда где же?! Лёва, честно, ты знаешь, где он? Завтра же лететь… а если в вертолете сердце прихватит?..

Лев Николаевич молчал. Мы с ним переглянулись. И я вдруг понял: он, наверно, догадывается, где может быть друг. Однако, не станет сыпать соль на раны.

— Может, на гребенке плотины сидит, курит, вспоминает? А то и у инженеров, в диспетчерском зале?

— Так сбегай!

Бойцов подал сотовую трубку, Хрустов набрал номер.

— Валерий Ильич… я. Там нет Сергея? Не видели нигде? — И Хрустов вернул телефон Бойцову. — Да вернется, Танечка, погода хорошая. Тепло, начался перецвет.

Татьяна Викторовна, мотая головой, давясь слезами, побрела в гостиницу — вдруг да уже вернулся. А Хрустов кивнул мне, и мы вдвоем быстро зашагали сквозь сумерки подступающей ночи к дальним двухэтажным домам ГЭС-строя.

— Наверно, он у Лады, — пояснил мне Лев Николаевич. И рассказал, как однажды Никонов с Дальнего Востока прислал по ошибке ему, Хрустову, письмо, адресованное ей. Видно, перепутал конверты. Как человек исполнительный, Хрустов тогда потерял много времени, пока не нашел, где она живет. Он вспомнил, что часто встречал ее на старом базарчике, где Лада гадала. А там старушки подсказали.

Помнится, Хрустов постучал в дверь, чтобы письмо передать, — дверь приотворилась, и в нос ему шибанул едкий дух табачного дыма и неких благовоний, которые порождаются особыми свечками. Увидев Хрустова и мигом сообразив, в чем дело, она выхватила письмо, предназначенное ей, и перед самым носом гостя захлопнула дверь. Почему же так торопливо, не по-дружески? Наверное, у нее сидели люди, и она не хотела, чтобы Лев увидел их. Может быть, пьют, в квартире грязь и содом…

— Это здесь, — сказал мне Хрустов, когда мы остановились возле двери, обитой коричневым дерматином. Он долго не мог решиться: постучать? голосом позвать? Как вдруг дверь сама открылась.

На пороге стояла высоченная Лада со спутанными желтыми волосами, запахнув на груди темный халатик.

— Чего тебе? Мы так и знали, что придешь. — Во рту два передних зуба золотые. Страшна стала, как ведьма. И вином пахнет.

— Я только удостовериться… что он у тебя. Ему утром лететь.

— Заходите, — неожиданно хмыкнула Лена и посторонилась.

Мы с Хрустовым в замешательстве не знали, как быть.

— Ну давайте, давайте!.. — послышался из глубины вонючей квартиры хриплый голос Никонова. — Сейчас разогнусь… похмелимся и пойдем…

Лев Николаевич вошел первым, я за ним. Бывшая официантка, смеясь, сверкая пошлыми желтыми зубами, показала нам на хромоногие стулья и ушла на кухню — наверное, ставить кофе или чай. Никонов лежал на огромной тахте в белых плавках и, почесывая узкую грудь над большим пузом, зевал.