Альберто Васкес-Фигероа - Айза

— Это Айза! — воскликнул он.

Это действительно была Айза, которая как раз в этот момент нырнула в чапарраль, направляясь прямо к ним.

— Но что она делает? — воскликнул льянеро. — Она что, сошла с ума? Если где-то здесь бродит тигр, он может на нее наброситься.

Они стали размахивать руками и кричать, чтобы она не приближалась, однако девушка только помахала им рукой и продолжила свой путь.

Акилес Анайя навел винтовку, приготовившись выстрелить при появлении зверя, а Асдрубаль и Себастьян кинулись навстречу сестре, чтобы ее защитить.

Однако Айза преспокойно доскакала до них, остановила лошадей и с улыбкой поздоровалась:

— Добрый день! Я привела лошадей, принесла горячий кофе и лепешки. Давайте завтракать!

— Завтракать? — вне себя от возмущения вскричал Себастьян. — Ты что, спятила? Здесь бродит тигр, возможно подранок, который может накинуться в любой момент. Слезай!

Однако Айза так и осталась сидеть в седле и лишь покачала головой.

— Он уже больше двух часов как мертв, — сказала она.

— Откуда ты знаешь?

Айза развела руками в знак того, что не хочет ничего объяснять, а льянеро, который подошел, держа палец на курке и недоверчиво озираясь по сторонам, уточнил:

— Ты уверена?

— Совершенно.

Внезапно Акилес Анайя швырнул на землю свою фляжку.

— Но откуда ты можешь знать? — возмутился он. — Как? Скажешь мне, что тебе рассказал об этом Абигайль Баэс или же сам тигр пришел к тебе и объявил, что его убили?

Айза, самая младшая в семье Пердомо Вглубьморя, рассмеялась, довольная собственной проделкой, и спешилась, показав себе за спину.

— Ничего подобного! — сказала она. — Он там, в начале чапарраля: уже окоченел и весь облеплен мухами.

В какие-то ночи, когда воздух словно сгущался до такой степени, что не мог пройти сквозь мелкие ячейки москитной сетки, на которую вновь и вновь яростно бросались полчища голодных комаров, жаждавших крови, Айза Пердомо доставала из ящика замусоленную тетрадку в синей обложке и при свете огарка записывала мелким почерком все, что касалось тех необъяснимых явлений, которые не давали покоя ее душе.

Она уже успела какое-то время назад сделать вывод, что разговаривать с живыми о мертвых так же трудно, как и говорить с мертвыми о тех, кто продолжает жить, потому что страх одних и злопамятство других возвело между ними непреодолимую стену. И эта стена становилась все толще по мере того, как она превращалась в женщину и теряла детскую непосредственность.

Она больше не была в глазах окружающих невинной малышкой, которую мертвецы использовали просто в качестве посредника, желая поддержать отношения с реальным миром, так же как, по-видимому, не была во мнении этих самых покойников невежественной девчонкой, неспособной дать логичный ответ на их вопросы. Теперь те и другие, казалось, считали себя вправе на нее давить, словно действительно верили в то, что ей, Айзе Пердомо, младшей из рода Вглубьморя с Лансароте, у которой даже не было возможности закончить начальную школу, ведомо все о живых и мертвых.

— Уходи! — приказала она однажды дону Абигайлю Баэсу. — Уходи навсегда, потому что вы все сведете меня с ума!

Однако вечный всадник вернулся спустя два дня. На этот раз он пришел в компании белокурого и сильного мужчины, который сидел на горячем огненно-рыжем коне и вел под уздцы еще двух точно таких же животных.

— Моя жизнь стоила жизни четверым моим братьям, — сказал он словно сквозь сон. — Они только и знали, что напиваться, а меня ждала великая судьба. Я бы спас от верной смерти тысячи индейцев, однако мой отец предпочел нанести мне удар в спину. Почему?

— Возможно, потому что для отца все сыновья одинаковы: что герои, что пьяницы. Их было четверо, а ты — один.

— Я был не один. От меня зависели куиба́ и яруро. — Казалось, только это и волновало уже всеми забытого мертвеца. — Почему он меня убил?

Как найти ответ на подобный вопрос в семнадцать лет? Какой ответ тут может быть, проживи она хоть тысячу лет?

Рыжий Ромуло ждал с бесконечным терпением покойника, который знает, что ему спешить некуда. Однако, когда занялся рассвет и он понял, что его очертания начинают расплываться, он повернул своего коня назад и взмолился:

— Спроси моего отца! Пожалуйста! Спроси моего отца!

Он исчез из виду, уводя за собой двух огненно-рыжих коней, братьев того, который был под ним, и Айза Пердомо с упреком взглянула на тихого и молчаливого дона Абигайля, который присутствовал при этой сцене.

— Я же не знакома с его отцом, — запротестовала она. — Не знакома и не желаю знакомиться… Уходи! Я же сказала, чтобы ты никогда не возвращался. Уходи!

— Куда? Я так устал скакать галопом без цели в надежде найти свой дом… Так устал!

Как описать все это в дешевой тетрадке в синей выцветшей обложке так, чтобы, когда она будет перечитывать запись при свете дня, у нее не возникало ощущения, словно временами она теряет рассудок?

Как тут не чувствовать, будто она сходит с ума, если на следующую ночь к ней явился грустный старик с искаженным болью лицом?

— Что еще мне оставалось делать, если он выбрал эту дорогу? — сокрушенно говорил он прерывающимся голосом. — Я ему тысячу раз говорил: «Нет такого человека, который бы бросил вызов Хуану Висенте Гомесу и остался в живых. Перестань подвергать всех опасности». — Он громко шмыгнул носом, и Айзу отвлекло открытие, что у мертвеца могут течь сопли. — Однако он меня не послушал, — продолжал всхлипывать старик. — Тысячу и один раз бросал вызов этому грязному тирану, и все это время ни разу не подумал ни обо мне, ни о своих братьях. Он так и не захотел меня понять, а теперь я хочу, чтобы ты заставила его это сделать.

— Я? Почему я?

Это был извечный вопрос без ответа, и надежда Айзы заключалась в том, что однажды, когда она созреет и почувствует себя способной сесть и без страха перечитать все, что записала на этой толстой желтоватой бумаге, ей удастся выяснить, по какой такой причине ее выбрали на роль советчицы мертвых и подруги зверей.

Когда-нибудь!

Однако до этого дня было еще очень далеко, а пока все, что она могла, это с бесконечной тщательностью записать каждую фразу Абигайля Баэса, Рыжего Ромуло, его не знающего покоя отца или несчастной Наймы Анайи.

«Что же они делали, когда я еще не приехала? К кому они обращались со своими жалобами и плачем? Кому они раньше надоедали своими секретами, которые унесли с собой в могилу?»

Разочарование Наймы, злость Рыжего или грязная правда, скрывающаяся за убийством дона Абигайля, которую он сам ей рассказал одним холодным утром, когда даже солнце отказалось появиться от стыда, — все это было слишком тяжким грузом для ее хрупких плеч, и без того уставших от ее собственных бед, которые ей никогда не хотелось поверить тетрадке в синей обложке, но которые удерживались в памяти, осаждая ее в те ночи, когда ей не являлись мертвые, или преследуя во время долгих прогулок по равнине и рассветов под парагуатаном.