Альберто Васкес-Фигероа - Айза

Никто, даже человек его возраста, который уже не ждал от жизни ничего, кроме смерти, не мог быть уверен в том, что чувствовал, когда дело касалось самой младшей из Пердомо Вглубьморя.

Робкие облака начали марать тоскливую голубизну неба.

Они появились высоко-высоко, белые и воздушные, и плыли на запад, оторванные друг от друга и рассеянные по всему пространству. Эти облака родились над влажной и густой сельвой на другом берегу Ориноко, еще дальше Великой Саванны, ближе к вершинам Рораймы или атлантическим берегам, и скользили, подталкиваемые легким, но постоянным ветром. Перегнав их из конца в конец бескрайней равнины, он разбивал их о склоны Кордильер, и они оставались там, рядом с пропастями и кручами, в ожидании новых облаков, которые прибывали тем же способом и по тому же пути.

Это служило первым предзнаменованием смены сезона и конца засухи, однако местные жители по опыту знали, что потребуется время, чтобы масса облаков постепенно выросла и полностью покрыла саванну. Как-никак, до гор было триста километров, а это, что ни говори, слишком обширная территория, чтобы затянуть ее облаками с севера до юга и с востока до запада.

Пройдут еще дни, а то и недели, прежде чем густое и влажное серое одеяло распластается между пыльной землей и яростным солнцем, которое словно всеми силами старалось его прорвать. Скот ревел от отчаяния: воды, которая была ему так нужна, все не было, — а люди задирали головы в надежде отыскать хотя бы намек на то, что долгая агония когда-нибудь закончится.

Никто уже не двигался. Всякое усилие оказывалось напрасным, с тех пор как немногие выжившие животные сгрудились вокруг последних луж густой грязи, исчезающих прямо на глазах, а рискнуть скакать галопом по саванне, которая представляла собой сплошь пыль и пепел, было сущим безумием. Какой в этом смысл, если к тому времени, когда упадут первые капли дождя, льянос Венесуэлы и Восточной Колумбии успеют превратиться в голую землю, смахивающую на поле битвы после самой суровой и жестокой из схваток?

— Что можно сделать?

— Ничего. — В голосе Акилеса Анайи звучала абсолютная уверенность. — Сейчас наша единственная работа — сидеть и ждать, стараясь, чтобы нас не сразил солнечный удар, потом не ударило молнией, а под конец не унесло потоком. — Он помолчал и едва заметно улыбнулся. — Ты умеешь играть в шахматы?

— Немного.

— Ну так я тебе советую попрактиковаться, потому что шахматы и чтение скрасят нам эти месяцы. — Он прищелкнул языком. — Надеюсь, донья Селесте не забудет привезти новые книги. Эти я уже знаю наизусть.

— Вы думаете, она приедет?

— Раз она сказала, что приедет, — значит, приедет.

— Может, она передумает. Пускаться в путешествие по равнинам, выжженным солнцем, было бы самоубийством.

— Она привыкла.

Неделю спустя на горизонте, с северо-западной стороны, растянулось облако пыли. Оно мало-помалу приближалось, словно громадный желтоватый червяк, хвост которого раскрылся веером, и когда-то белый пикап, который сейчас смахивал на польворон [52] Польворон — песочное рассыпчатое печенье. на колесах, на закате остановился у дверей дома.

— Боже праведный!

Восклицание вырвалось у Аурелии Пердомо при виде существа, вылезшего из кабины: ей показалось, что это привидение в шоколадной глазури.

— Приготовь мне ванную, — попросила Селесте Баэс хриплым голосом. — Ванную и бутылку рома. Я привезла четыре ящика.

Приятно было разгружать машину, в которой было полным-полно всякого добра. А самым большим удовольствием для всех было усесться на широком крыльце перед Селесте Баэс, уже чистой и причесанной, и она, держа стакан в одной руке и сигарету — в другой, попросила подробно рассказать обо всем, что произошло в ее отсутствие.

— Он сошел с ума! — было первое, что она сказала, когда Акилес Анайя завершил свой отчет. — Он сумасшедший или еще глупее, чем его мамаша. Как он мог вообразить себе, что женится на Айзе «по-хорошему или по-плохому»? Такое не пришло бы в голову даже самому Пересу Хименесу [53] Перес Хименес, Маркос (1914–2001) — президент Венесуэлы в 1953–1958 гг. В 1948–1952 гг. член военной хунты и министр обороны, в 1952–1953 гг. временный президент. , а ведь на свете еще поискать другого такого болвана, как этот проклятый полковник. Чертова страна! Не успели вырваться из когтей Хуана Висенте Гомеса, как вот-вот попадем в лапы другому тирану. — Она со своей обычной жадностью сделала глоток, а затем вытерла губы тыльной стороной ладони и повернулась к Айзе. — А теперь растолкуй-ка мне дело ты, — попросила она. — Что такое ты сказала этому дураку, чтобы он до такой степени потерял голову?

— Ничего, — честно ответила та. — Первое, что он сказал, было то, что он на мне женится.

Селесте Баэс долго смотрела на девушку: медленно обвела взглядом ее лицо, волосы, фигуру — и наконец едва заметно кивнула.

— Я тебе верю! — сказала она. — Допускаю, что этому кретину было достаточно тебя увидеть, как он совсем утратил разум. Льяно пошло тебе на пользу: с каждым днем ты все больше хорошеешь. — Затем она повернулась к Аурелии: — Вы тоже. — Она улыбнулась. — Все выглядят лучше, и это меня радует. Что, привыкаете к саванне?

— Само собой! Хотя и стоит страшная жара, место тут красивое, и мы вам очень благодарны.

Льянеро махнула рукой, словно в знак протеста, и широким жестом обвела вокруг.

— Это я должна вас благодарить, — сказала она. — Дом выглядит совсем по-другому, и даже Акилес сбросил несколько лет. — Она помолчала, пристально посмотрела на Айзу и спросила: — Как насчет деда Абигайля? Как-нибудь приходил?

— Однажды.

— И что сказал?

Чувствовалось, что девушке хотелось бы избежать этой темы, однако Селесте мягко настаивала:

— Что он сказал? — Она изобразила полуулыбку, которая должна была внушить доверие. — Не бойся! — попросила она. — Ты не вызовешь у меня потрясения, как в первый раз. Я подготовилась.

Айза поколебалась, поерзала на табуретке, на которой она сидела лицом к ночи, постепенно овладевавшей горизонтом, и наконец, опустив глаза и уставившись на носки ног, тихо сказала:

— Он пришел еще с одним человеком — Рыжим Ромуло, который так и не понял, почему его убил отец.

— Ромуло! — воскликнула Селесте Баэс тоном человека, на которого нахлынули щемящие душу воспоминания о далеких временах. — Все девчонки моего возраста были тайно влюблены в Рыжего Ромуло. — Она помолчала. — Только сейчас меня интересует не Ромуло, а дед. Тебе известно, кто его убил и почему?

Айза Пердомо никогда не лгала, не стала она этого делать и сейчас.

— Да, — призналась она. — Известно. Но это секрет, который он не желает делать достоянием гласности.