Николай Плахотный - Вид с больничной койки

Случай потешный, но мнения разделились. Дошло и до ушей руководства. Однако с Аннушкой непросто было совладать: ведь заводская знаменитость. Ей, лучшей станочнице столицы, сам мэр руку пожимал. Аннушке деликатно намекнули: вместо петушка взять на воспитание курочку. Благо, есть свой балкон.

Жиличка пошла на Птичий рынок, за трояк купила суточного цыпленка. Продавец клялся-божился: вырастет курица, причем породы «плимутрок», повышенной яйценоскости.

Поверила. Все в точности исполнилось. К началу лета цыпа превратилась в белоснежную красавицу. Ребята из цеха столярных изделий смастерили для нее домок, с насестом и автопоилкой. Однажды, возвратясь с работы, увидела Аннушка в уголке ослепительной белизны идеальной формы настоящее яичко. Чудо затем повторялось едва ль не каждый день.

Умненькая была курочка. Снеся яичко, не подымала гвалт. Поклюет зернышек, попьет водицы — и на насест. Соседи и не догадывались, что на балконе 49-й квартиры существует птицефермочка. Но как-то молчунья то ли со скуки, то ли обалдев от жарищи, закричала на весь заулок дурным — петушиным! — голосом, что, похоже, самою повергло в смятение. Забившись в угол, несушка несколько дней на свет не выходила, к корму не прикасалась, только воду пила. Через неделю несушку опять как прорвало… Затем стала кричать по нескольку раз на дню и даже ночью. Причем голос грубел, набирал силу; в облике куры выявились петушиные признаки. Сильно раздалась в боках; до размера кулака разросся гребень, стал похож на потерявший формы помидор. В итоге несушка перестала нестись.

Марина Петровна в ту пору временно исполняла обязанности заведующей. И тот факт, что на вверенном участке курица закричала петухом, мог дурно отразиться на репутации должностного лица. К тому же возник слух: по народному поверью, курица петухом кричит не к добру, а то и к великим невзгодам. Судьба певуньи-плимутрочки решилась в одну минуту: отправили на кухню. Отличный студень получился: не хуже, чем из настоящего петуха. Его съели в большой компании, с веселыми тостами, в День воздушно-десантных войск.

Гадостных же последствий избежать не удалось. Рвануло там, где и не ожидали: 18 августа случился финансовый обвал. Плакали народные денежки.

Вскоре Марина Петровна сдала пост в общежитии, возвратилась на производство. Да не абы куда, в ведущий отдел, на инженерскую должность. Наконец получила то, о чем смолоду мечтала. Эх, на пяток бы лет пораньше, глядишь, по-другому судьба сложилась.

Много-много было в ее жизни разной суеты, метаний. Да все попусту, невпопад.

Богом данных деток она, дуреха, не сберегла. От Павла же, мужа законного, даже и завязи не было. От стыда не стала у врачей вызнавать причину. Ночами же подумывала: может, пробирочного ребеночка завести. Осторожненько вызнала у мужа его мнение.

Чуть до драки не дошло! После того еще года два собачились. Не выдержали, подали на развод. Семнадцать лет тянули лямку порознь: она ничья и он ничей. И все же внутренний какой-то нерв, тонюсенькая ниточка связывала неприкаянные сердца. По событийным дням и праздникам перезванивались. Встречались в кафе, раз даже в ресторане. На какой-то ее юбилей кавалер явился с метровым букетищем чайных роз. Пришлось чудака домой тащить… Однако ничего особенного меж бывшими супругами в ту ночь не произошло. Впрочем, след свой Павел оставил: привел в порядок всю сантехнику. Рукастый черт! А счастья вот не было. До седых волос мыкался по общагам. Даже бомжевал. Фортуна сдуру улыбнулась: взяли бедолагу в солидную транспортную компанию дальнобойщиком. Колесил по СНГ. Пару раз гонял фуру в Польшу. Обратным рейсом из Лодзи в Череповец подхватил грипп. Еле-еле до Тихвина дотянул. Здесь госпитализировали. Рейс продолжил желторотый напарник.

Ямщик двадцатого века ден десять на больничной койке маялся-томился. Грипп дал осложнение, вышла двусторонняя пневмония. Она болящего и задушила. Из-за него у персонала возникли проблемы: покойник оказался невостребованным. Несколько месяцев коченел в морозилке морга, пока…

Иной раз по неделям не заглядывала Марина Петровна в почтовый ящик, а тут словно кто-то под руку толкнул… В ячейке оказалось казенное письмо. Да бестолковое. Несколько раз безотрывно читала и перечитывала писульку. Наконец догадалась: Павел помер. И ей (вроде б как законной жене) надлежало забрать тело для «дальнейших соответствующих действий». Последняя фраза вывела бабу из себя: «Бюрократы проклятые! Испохабили, вытрясли душу из родного языка. Один только мат-перемат год от года крепчает».

Колом стоял в голове вопрос: почему именно ей выпала нелепая участь хоронить чужого мужика. Мало ль с кем она, прости Господи, спала… Что ж теперь ей всех своих полюбовников на тот свет провожать. Наконец явилось бабское благоразумие. Взяла за свой счет отгул, стала с книжки последние деньжата и поехала и черту на кулички, в какой-то Тихвин.

На месте все вопросы распрямились. В паспорте покойника Шумилова значилась как евонная супружница. Значит, все прошлые семнадцать лет Павел вроде бы состоял в браке. Значит, ближе, чем она, у бедняги никого на белом свете и не было. Как был детдомовский круглый сирота, таковым до последнего вздоха и остался. Возможно, даже считал ее, Марину, своей женой невенчанной. Да ежели и в ее душе хорошенько поворошить, где-то на донышке светилось чувство к непутевому шалопаю.

По возвращении в Москву Антигона с «Шарика», придя в себя, пустилась на розыски АТК, где работал Павел. Исколесила всю столицу и ближайшее Подмосковье. До министерства транспорта дошла. Косоглазые чиновники долго голову морочили. На третий заход выдали государственную тайну: искомая фирма обанкротилась и самоликвидировалась. Ее «иммитеты» перешли в собственность офшорного (язык сломаешь!) банка «Интернейшл Кур-Ку-Ли». За доплату сообщили местонахождение оной: Каймановы острова, что северо-западнее Полинезии. По-русски это называется «Ищи, баба, ветра в поле».

Вот когда в душе Шумиловой что-то сдвинулось или вообще перевернулось. А тут и на ГПЗ своя колгота началась. Какие-то гады надоумили людей сыграть на ценных бумагах. Откуда-то возникли длинноносые брокеры: за одну заводскую акцию давали пятьсот рублей. Немного погодя ставку удвоили. Натуральное казино при своем предприятии! Люди оборзели. Дежурили у подъезда спозаранку. Дня не хватало, с ночи очередь занимали, как бывало в войну за хлебом. Для удобства страждущих профком открыл два дополнительных приемных пункта.

Когда первая волна схлынула, скупщики цену надбавили: за одну бумагу давали по полторы тысячи. Тут уж Марина Петровна не выдержала. В обед опрометью побежала домой, дрожащими руками извлекла из шкатулки голубые квиточки. Одну вернула на место. Остальные сунула в сумочку и понеслась как угорелая в очередь.