Ирина Дудина - Богема с Невского проспекта

Весь продрогший я пришёл к своей девушке, а она, увидев меня в таком виде, рассвирепела, и не пустила меня. Чтобы не погибнуть от холода, я влез на чердак, закутался в какую-то стекловату и грязные газеты, и так провёл всю ночь. Утром моя подруга сжалилась надо мной, пустила к себе, напоила чаем, и мы занялись решением проблемы с обувью. Нашли вдруг абсолютно новые бело-синие полукеды женского размера, я в них как Золушка втиснулся и пошёл по Невскому к метро. Я шёл по Невскому маленькими шажками, как гейша, кряхтя от боли, весь в голубином дерьме и ошмётках стекловаты и понимал, что дарю прохожим радость своим видом. Так за один день мои ноги получили всю палитру дискомфортных ощущений — от ношения обуви не своего размера до длинного прохода босиком…

Мне больше всего запомнился день закрытия Сайгона. На двери предварительно появилась надпись о том, что Сайгон работает последний день, и что он закрывается на реконструкцию. Никто ещё не знал, что это будет навсегда. На следующий день вдруг весь Невский заполнился альтернативной молодёжью. Я никогда ещё не видела такого количества людей, от которых веяло свободой. Мы все шли по Невскому каким-то огромным альтернативным потоком, отличающимся от скучной безликой массы обывателей. От этого веяло чем-то грустным, но и ветром свободы, грядущих перемен. Это было как первая демонстрация нового поколения, которое будет жить по-другому…

Вышли мы как-то с Пашей Крусановым на Невский из дома, где была знаменитая сосисочная и где жил знаменитый писатель Володя Алексеев. И вот мы на Невском. Куда идти — не ведомо. Что делать? Заняться чем? Стоим на Невском, одни, а вокруг — и вечных, и проклятых вопросов — тьмы и тьмы. Вдруг видим — девчушка в платьице ситцевом. На вид лет пятнадцати. Стоит. Дрожит. А на улице ночь. Хоть и лето, да холодно. Подошли, качаясь. Паша тут же к девчушке — с грозными расспросами: «Кто такая? Почему здесь? Зачем в платьишке ситцевом? Иль не знаешь о комендантском часе, мною объявленном?!» Испугалась девчушка, глазками заморгала, ушками захлопала, задрожала вся от ужаса внечеловеческого. Страшен во гневе Павел Васильевич, виртуальный воин Незримой Империи, модератор Небесного Петербурга. Как быть? Кто виноват? Неужто я отдам девицу на поруганье Псам Гекаты, цепным собакам Вечной Тьмы? Пробираясь сквозь толпы сколь вечных, столь и проклятых вопросов, я и не заметил, как модератор небесный куда-то исчез, а я остался один на один с дрожащей девчушкой. В парадняке каком-то, у батареи.

Часа два ушло на то, чтобы вникнуть в девчушкин вопрос, но, в результате, так его и не понять. А интересовалась кроха ночная — тварь ли она дрожащая или право имеет узнать, что хотел от нее кучерявый носитель духа воинственности, чего добивался сей хранитель сознания имперского. Призналась пигалица, что бабочка она, кромешница, недетской жизнью живет с младых ногтей, кровь пьет взрослых мужских человеков, кошельки их делает легче, воздушнее — в обмен на тело свое, младое, незнакомое. Разрыдалась нимфетка-лолитка-лорелейка-лилитка-лариска. Ну, и что оставалось мне делать? Я привез ее в дом своей мамы (не вести же к жене и ребенку!). Накормил чем послал мне Всевышний. Полечил (простудилась девчушка). Дал поесть аспирину немного. Вставил градусник (Ржевский, заткнитесь!). Уложил на диван, дал подушку. А наутро вернулся обратно (ночевал у жены и ребенка), обнаружил, что наша девчушка — с волчьей пастью, губой, как у зайца; дал рубля два иль три на дорогу и пустил по воде, как кораблик… Пусть плывет себе с миром девчушка и ту ночь вспоминает на Невском, аспиринчик и мамин диванчик, на котором… А был ли диванчик?!

Я вырос на Староневском проспекте. В детстве часто с друзьями мы гуляли на кладбище у Александро-Невской Лавры. Тогда там озерцо посреди кладбища было. Когда нам было по 6 лет, мы с приятелем взяли сачки и забрались на территорию кладбища, чтобы там половить тритонов. Родители нам строго-настрого запретили туда лазать, так как там один мальчик погиб, влез на тяжёлый чугунный крест купца Морозова, крест завалился и прибил мальчика насмерть. Но мы их ослушались. Мой сачок вдруг зацепился в воде за что-то. Это оказался труп утопленника… Мы побежали к взрослым, приехала милиция… Такая странная детская история…

Как-то вышел я из метро у Грибонала (так петербуржцы, часто бывающие на Невском, называют выход из метро «Гостиный двор» на канал Грибоедова). Не успел я опомниться, как внезапно получил мощный удар в челюсть от абсолютно незнакомого мне человека. Человек, выглядевший трезвым, нормальным, в нормальной одежде, даже не посмотрел на меня и быстрым шагом пошёл дальше. Не могу понять, что это такое было…

Мне запомнилась на Невском встреча с моим однокашником по Суворовскому училищу. Когда-то мы учились вместе, и оба хорошо рисовали. У нас даже пари было: кто нарисует лучше бубнового короля. Мнение судей разошлись. Одни считали что мой король в фас более карточный, другие — что король моего товарища поживее, и в профиль к тому же. В результате его наградили куском чёрного хлеба, а меня — белого. И вот я его встречаю на Невском, знаю, что он выпускник Ленинградского университета, юрист. Он, узнав, что я — художник, спрашивает меня: «Слушай, Вага, зачем ты рисуешь?». Меня убил его вопрос. И чему там учили его в университете? Понимаю, такой бы вопрос задал бы мне простой обыватель, рабочий. А он же — выпускник университета! Я ответил ему: «Считай меня маньяком, я — псих. Осуществляю генеральную линию своего детства».

Я как-то шёл по Невскому, и встретил прекрасную юную поэтессу Машу Ланину, которая тогда ещё в школе училась. Я спросил её, куда и зачем она, внешне похожая на смесь Цветаевой и Ахматовой, спешит, такая вся красивая, в снежинках. Она ответила: «В „Сайгон“! Встречу там блудниц и гуляк!». Я рассмеялся и сказал ей, что встретит она в «Сайгоне» только алкашей и ****ей…

Я работал в 70-е годы экспедитором, вязал в типографии газеты в пачки, а потом развозил их на машине с шофёром по газетным киоскам. Каждый день наш путь пролегал через Невский. Мы научились тогда делать неплохой бизнес — брать пассажиров. Обычно за проезд брали 3 рубля, один из них доставался мне. Однажды к нам подсел хороший пассажир, хорошо одетый и чуть пьяненький. По дороге он вдруг потребовал в одном месте остановиться. «Дело тут одно важное есть. Надо сделать. Очень важное дело, я быстро его сделаю», — сказал пассажир. Мы остановились. Он вышел и, действительно быстро вернулся, но с разбитой мордой, весь в крови, но очень радостный и довольный. Сел, весь сияющий, с кровью, заляпавшей ему белый воротничок, приказал ехать дальше по первоначально указанному адресу.