Артем Ляхович - Заговор

Чайка сидела на корточках и смотрела на Гурова. Пришлось рассказать все, как было.

К концу рассказа она прижимала Ксюшку к себе и тихо говорила:

— Наказание мое… Я так и знала…

— Так, ма, не реветь! это что такое? Тебе сколько лет, скажи пожалуйста? — внушительно говорила Ксюшка, и Чайка по-детски терла глаза кулаками, мгновенно размазав себе черные круги:

— Не буду, не буду… Боже… Я не знаю, как вас благодарить… Не знаю, что в таких случаях говорят. Как сказать, чтобы вы почувствовали…

Внезапно она встала и крепко обняла его. Обняв — отпрыгнула и глянула снизу вверх:

— Простите… Нас с Ксюшкой.

Гуров окончательно покраснел, пробормотал что-то и отвел взгляд.

Порыв Чайки обжег его, и он ощущал внутри влажную теплую точку, набухшую, как губка.

Наконец он сказал:

— А… Давайте тогда знакомиться. Раз такое… такие дела. С Ксюшей я уже знаком. А как вас зовут?

— Аня. То есть — Аня Сергеевна… Анна Сергеевна! — поправилась Чайка, вспыхнув улыбкой.

…Когда Гуров вел Ксюшу от старпома в каюту, где их ждала Аня Сергеевна, Ксюша вдруг остановилась.

— Ты чего?

— Вам мама нравится?

Она испытывающе смотрела на Гурова. Влажная точка охнула холодком…

— Мне? Чего ты такие странные вопросы задаешь? У тебя замечательная мама…

— Я не в том смысле.

— А в каком?

— Сами знаете. Ну не делайте вид! Я ведь все вижу… Нравится, да? Ну так и действуйте!

— Э, а ты чего это такие советы раздаешь, а? — опомнился Гуров.

— Того. Женитесь, говорю. А я вас буду папой звать, и на ты… Хотите?

Через минуту дверь Чайкиной каюты открылась, и в нее влетело чумазое существо, дикое и счастливое:

— Ма! Товарищ старпом сказал, что мыться негде, и мы будем так и ехать грязными! до самого конца! Уррраааа!..

…Мылись с грехом пополам в рукомойнике, возмутив общественность, лихо посланную Гуровым к черту. Ксюшка с распущенной косой и полуотмытым личиком вдруг сделалась ангельски хороша — точно как мама. Волосы, правда, отмыть не удалось, и Ксюшка так и осталась полубрюнеткой-полублондинкой.

Гуров и Аня Сергеевна все время были вместе, стесняясь друг друга, как школьники. Теплый ветер кружил головы, и теплый ком подкатывал к горлу; Ксюшка норовила оставить их вместе, но мама не пускала — и та висла на Гурове, как обезьяныш, вынуждая Чайку вдвойне стесняться и извиняться за нее.

Когда Чайка отлучилась по своим делам, Ксюшка подошла к Гурову, насупленная и решительная.

— Чего тебе, Белый Бим, Черное Ухо?

— Ничего. Почему вы такой?..

— Какой?

— Такой… сами знаете какой.

— Ксюш, — Гуров взял ее за плечи и привлек к себе, — ну нельзя же так — сразу. Бац — и готово. Это только в сказках…

— Причем тут в сказках!.. Мама и сама за кого хочешь постесняется. Видите, она какая?

— Понимаешь, Ксюш… — Гуров хотел сказать что-то взрослое, внушительное, но неожиданно ткнулся ей в мазутную макушку. — …Ну потерпи еще немного. Ладно?

— Ну да, потерпи. Я уже знаете сколько терплю? — У Ксюшки был такой вид, будто она и впрямь терпит десять тысяч лет. Вдруг обняв Гурова, она скоренько сунула голову ему на плечо. — Вот… Давай я тебе помогу. Давай я устрою. А?

— Что ты устроишь? — спросил Гуров.

— Устрою, что надо. Все устрою. Давай? Давай заговор?

— Заговор? Против кого?

— Против… да ты все понимаешь! Ну зачем объяснять? — гундосила Ксюшка Гурову в плечо.

— Ты права. Понимаю. Ну что ж, заговорщица, — Гуров отодвинул от себя Ксюшку и глянул ей в прозрачные, как у мамы, глаза, — смотри только…

Гуров не договорил — в каюту вошла Чайка.

— Ксюш, ну что ты липнешь к Денису Анатольевичу? Простите ее…

Ксюша демонстративно обняла Гурова, вскочила и ткнулась маме в живот.

Гуров так и не знал, чего надумал деятельный Ксюшкин ум. Близилась вторая ночь путешествия, и за ней — Одесса, расставание, необходимость выдумывать предлоги и поводы…

Попрощавшись с Ксюшей и Чайкой у их каюты, Гуров вдруг шатнулся: Ксюшка дернула его.

— Подождите! А вы каюту нашу видели? Видели? Не видели! Идем, покажу!..

— Ксюш! Ну что ты творишь? Зачем Денису Анатольевичу наша каюта? У него точно такая же, — смеялась Чайка, виновато заглядывая Гурову в лицо.

— Нет, не такая же! Идем, я свои шпунтики покажу, свое хозяйство…

— Ксюш!

Но Гуров вошел, верней, втащился за Ксюшей, как заарканенный бизон. Она дотянула его до кровати, и он покорно дал усадить себя на потертый плед.

С Ксюшиных шпунтиков, которыми она орудовала, как заправский мальчишка, перешли на ее любимые книги, потом на мамины; Аня Сергеевна оказалась страстной стихолюбкой, везла с собой не менее семи кило разнообразной поэзии, и у них с Гуровым наконец нащупалась общая тема.

…Как это всегда бывает, прощание оттягивалось, и Гуров десять раз уж повторил: «Ну, я пойду… А вот еще: вы знаете…», и Чайка столько же раз повторила: «Мы вас замучили, наверно… Скажите, а…» Ксюшка вертелась тут же со своими шпунтиками, незаметно отходя куда-то на задний план. Чайка, впрочем, все время окликала ее, и та отзывалась, не вызывая подозрений. Наконец они услышали:

— Мам, я по делам и назад.

— Только не лезь, пожалуйста, в разные трубы. Я прошу тебя! — крикнула Чайка, покраснела, улыбнулась — и распахнула глаза на Гурова. Тот как раз объяснял ей, почему бальмонтовские переводы Шелли не годятся, и почему «Маршак, Маршак и только Маршак»…

Через минуту Гуров и Аня вздрогнули от стука:

— Ма, открой! Чего закрылись?

— Мы не закрывались, Ксюш. Наверное, захлопнулась… Сейчас, подожди… — Чайка виновато улыбнулась Гурову и попыталась открыть дверь. Ручка не поворачивалась.

— Сейчас, сейчас, подожди… Тут что-то заклинило… Денис Анатольевич!

Гуров подошел к двери, подергал, поглядел в скважину, встал на колени, сунул нос к ручке, понюхал ее, думая — «вот какие у тебя шпунтики, Ксюша-Александра…»

Над дверью колдовали минут десять. Как назло, коробка со шпунтиками оказалась по ту сторону. Три раза Ксюшка бегала «к дежурному», «к старпому», «к капитану», три раза возвращалась и заявляла, что «все спят» и «никто не хочет помогать». Гуров слышал хитринку в ее голосе, но Чайка волновалась:

— Ксюш! Ну что ж такое? Где ж тебе спать? Пойди еще туда, попросись на ночь к экипажу. Слышишь? Ты слышишь меня? К бортам не подходи! К краю не подходи! И в трубы не лезь! Не лезь никуда, слышишь? — кричала она вдогонку затихающему топоту.

Когда все смолкло, Гуров вздохнул — и бросился в схватку с тишиной:

— Что ж, видно, судьба… А ведь мы не договорили о «Четках». Такие разговоры, видно, непозволительно обрывать вдруг. Что вы слышите в «Бессоннице»?

В полседьмого утра раздался скрежет в двери. Приоткрывшись на полсантиметра, она пропустила в комнату вначале острый взгляд, а затем — с грохотом распахнулась…