Артем Ляхович - Заговор

— А… можно будет ее потрогать?

— Потрогать?! Зачем?

— Ну… она же знаменитая!..

— А ты глазами потрогай. И умом.

— Умом? Как это?

— А вот так. Посмотри на нее, запомни хорошенько…

Они выбежали в нижнюю часть города — зеленую, мощеную, людную, — и умерили бег, согласуя его с потоком пешеходов.

— А… покажи мне своих маму и папу!

— Идем! Я как раз к ним.

— Они… дома?

— Нет. Они в городском саду.

— Здорово! Мой папа тоже там гуляет. С мамой. И с Дизраэли. Он их выгуливает.

— С кем?..

— С мамой и Дизраэли. И иногда еще с Элоизой.

— А кто это — Дизраэли, Элоиза?

— Дизраэли — это пес, чистокровный сэр… сэн… сэр-бенар! А Элоиза — это просто такая птичка, мама иногда привязывает ее к руке и гуляет с ней… Это хорошо, что твои мама и папа в городском саду. Папа говорит, что туда пускают только настоящих людей.

— Это как?

— Ну так. Настоящих, понимаешь?

— Нет. А что, бывают ненастоящие люди?

— Ну что ты такой!.. ничего не понимаешь! Папа так говорит. Слушай!..

— Ну?

— А что, папа с тобой тоже… играет?

— О-о! Папа с мной и играет чаще всего. И с мамой…

— Что?!

— Ну, маме некогда — она все время тренируется, или выступает…

— Да нет, я не… А как это — играет с мамой?

— Мы все вместе играем. Мы вообще все время почти играем.

— Как это?

— Ну так. Чтоб веселее было… Сегодня вот в дикарей играли. Что мы — племя Геллерумбо…

— Нич-ч-чего себе!.. Слушай, — а ты точно в Лондоне был?

— Был, я ж говорил тебе.

— Папа говорит, что это самый главный город. Там — Финансовый Олимп…

— Не знаю, не видел…

Они подошли к калитке городского сада. Швейцар преградил им дорогу, но Рэй-второй шепнул ему что-то — и тот вытянулся во фрунт. Рэй-первый уважительно заморгал.

В саду было пестро и нарядно. Клумбы, женские платья, вывески, карусели, солнечные зайчики слились в пестром калейдоскопе, как краски, если их смешать руками. Посреди плыли, как пузатые грибы, темные мужские силуэты.

Главная аллея сада была центральным проспектом, по которому двигались сюртуки под руку с цветастыми оборками и кружевами. Движение здесь носило плавный, ритуальный характер. Периферия сада была совсем другой: там задавали тон парочки, скрытые друг от друга в густой тени. Их близость к центральной аллее соответствовала их позерству: сидящие у аллеи изображали эффектную интимность, а отдаленные уголки были отданы тем, кто не желал видеть никого, кроме друг друга.

Туда-то Рэй-второй и повел недоумевающего Рэя-первого.

— Стой! Ты куда? Вот же все… — Рэй-первый тянул за рукав своего тезку, показывая на центральную аллею. Его взгляд напряженно скользил по прохожим, выискивая среди сюртуков и шляп знаменитую балерину и бывшего герцога. — А там ведь — парочки одни… — Рэй-первый стыдливо хихикнул.

— Не хочешь — не иди, — ответствовал тезка, и Рэй-первый молча пошел за ним.

По правде говоря, его томило любопытство. Кроме желания увидеть легендарных родителей Рэя-первого, в нем елозил еще и тайный интерес к парочкам: отец никогда не выпускал его за пределы центральной аллеи.

Они шли довольно долго, и Рэй-первый чем далее, тем более беззастенчиво присматривался к сидящим. Тайна поцелуя давно занимала его, и он дрожал от прикосновения к запретному знанию. По мере продвижения в глубь сада он, переполненный впечатлениями, начал дергать Рэя-второго за рукав и кивать ему на влюбленных:

— Глянь, а эти-то как… Лижутся! — и стыдливо хихикал.

Особенно его впечатлила пара, увиденная в дальнем уголке аллеи:

— Погляди, а вот… Девчонка совсем еще… как школьница, — и дядька седенький… Глянь, как он ее!.. А красивая какая!!! Умереть можно!!! Да глянь же!.. Ты…

Он замолк, потому что Рэй-второй направился прямо к этой парочке, подпрыгивая козликом; по мере приближения подскоки усилились — и он буквально врезался в целующихся, как таран.

— Мамумба! Папумба! Ффффух!.. — и повис на них, расположившись сразу на четырех коленях.

— Здрасьте! Явление!.. Ты откуда явился, чужеземец? Откуда свалился? С неба или с дерева? А где же змей? Осторожней, братика не забодай! — весело зашумела парочка, ероша ему волосы и не прекращая обниматься.

— Я — с Горки. А змей — улетел… Совсем улетел! Но я не расстроился, честно-честно!

— Змеям тоже свобода нужна! А то он все привязанный у тебя… Пусть полетает, подышит… Так, а это что за бледнолицый? Стоит на заднем плане, изучая узор тротуара?

— Это Рэй. Тоже Рэй! Рэй-первый.

— Ого! А чем Рэй-первый первее других Рэев?

— А он сказал, что он в этих краях первый был Рэй, и больше Рэев не было. Ну, а мне все равно — первый, второй, двадцать девятый. Я же все равно один такой?

— О да, единственный. Узнаю, узнаю фирменный способ драть коленки, — девушка, лизнув ладонь, вытерла царапину на колене у Рэя. — На тебя йода не напасешься, единственный ты змеелов! А в каких это краях Рэй первее всех Рэев?

— Да здесь недалеко. Я его по дороге встретил. Родители его ушли, ну, он со мной и убежал — змея пускать.

— Рэй Первый! Ваше вашество! Чего же ты не подходишь? На лавочке всем места хватит, — девушка подвинулась, но Рэй-первый не шевелился, глядя на нее во все глаза.

— Рэй! Что с тобой? Тебя заколдовали?

— Да нет, мам, просто он тебя умом трогает, — объяснил Рэй-второй.

— Как?

— Ну… Он просил тебя потрогать, а я сказал, что лучше умом…

Женни, распахнув блестящие глаза, смотрела на него, потом на Рэя Первого; потом — фыркнула, да так весело, что заулыбался и Рэй-первый, наморщив горящие щеки.

Он никогда не видел таких красивых девушек, никогда не видел, чтобы взрослые так говорили с детьми, и смотрел на тонколицую Женни, как на заморское чудо, разинув рот.

Нэд сказал ему:

— Так, еще одним поклонником больше… Садись, бледнолицый, со мной: Женни тебя застесняет и заулыбает. Мы, мужчины, поймем друг друга. Садись, — и он улыбнулся Рэю так, что тот не смог не подойти и не присесть, глядя на Нэда и Женни во все глаза.

С ним никто еще так не говорил. Ему вдруг показалось, что он попал в веселую, захватывающую книжку с картинками, где все стремительно искрится и кружится, как карусель на празднике; ему захотелось остаться в этой книжке навсегда, и он схватил Нэда за рукав и сжал его…

Финалы музыкальных циклов обычно пишутся в сонатной форме — когда есть несколько тем, непохожих друг на друга, как разные люди. Потом они общаются, смешиваются, постепенно перенимая друг у друга разные черты: первая тема становится похожа на вторую, вторая на первую, и так далее.

Гуров приметил ее еще до отплытия. «Надо же — белая ворона…»

Она и впрямь была белой — и платье у нее было белое, и копна солнечного пуха на голове, взбитая ветром в одуванчик. Она была тонкой, пугливой и казалась девочкой, хоть кожа на лице и выдавала возраст («двадцать пять? двадцать семь? неужели больше?» — думал Гуров). Белая Ворона («не ворона все-таки — ласточка, или чайка…») — Белая Чайка нервничала: приоткрыла рот и оглядывалась по сторонам, как потерявшийся ребенок.