Дидье Ковелер - Знакомство категории X

Она сверлит меня взглядом, словно отсчитывая время, как ведущая телешоу, потом встает, убирает подносы, возвращается и заявляет: что бы я ни хотел ей сказать, это может подождать до завтра, а сейчас она безумно меня хочет.

— Ты уже пробовал рифленые?

— Рифленые?

— С ребрышками. Только что появились в супермаркетах: я хотела обновить их с тобой. Давай устроим себе еще один первый раз…

Она вытаскивает из сумки синюю упаковку с подмигивающей девушкой и надписью «Интимно текстурированные». Ловлю на себе взгляды пацанов за соседним столиком и кладу коробочку в карман, а они возвращаются к своим нагетсам. Она кладет ноги мне на колени и спрашивает, теребя прядь моих волос, нет ли у меня какой-нибудь сексуальной фантазии. Чтобы не нарушать романтический настрой, я шепчу ей на ушко, что хотел бы заняться с ней любовью там, где она этого еще никогда не делала.

— В музее Родена.

Она ответила так быстро, словно только того и ждала, я даже растерялся. Я стараюсь сохранять невозмутимость и отвечаю ей в тон.

— A-а. Там красиво?

— Это величайший скульптор: я рада, что ты узнаешь о нем благодаря мне. И клянусь бабушкой, я никогда не занималась любовью в музее Родена.

— Хорошо.

Она вскакивает и тянет меня за руку через весь зал. Пока она собирает волосы в хвостик, глядя в зеркало над мусорной корзиной, я нежно прижимаюсь сзади, шепчу, что я тоже очень ее хочу и потом в нашем распоряжении сегодня номер в настоящем дворце всего в трех шагах отсюда.

— Я расплатилась и выехала в полдень. Хотя ты прав, пошли туда, так будет быстрее.

Вздыхаю про себя с облегчением, но вида не подаю, чтобы она не подумала, что я сдрейфил. Через сто метров вопрос отпадает сам собой: в «Рояль-Монсо» она забирает у портье свою походную сумку, вытаскивает ролики, протягивает мне вторую пару, которую стащила у Аннук Риба — у нее, по мнению Тальи, такой же размер обуви, как у меня, — и вперед, в музей.

Великолепное фойе, красивый сад, вежливый персонал, приветливые гардеробщики, которым мы оставляем наши ролики. После поездки по мостовым Парижа у меня такое ощущение, что почки отбиты, а икры налились свинцом, к тому же у меня жуткий мандраж, похлеще, чем в двенадцать лет, когда я вышел на свой первый официальный матч. Мы двигаемся по указателям, проходим зал за залом, любуемся скульптурами, считаем охранников. Паркет страшно скрипит при малейшем движении.

— Зал «Буржуа из Кале» на втором этаже, — шепчет Талья, поглаживая бронзовые волосы бородатого мужчины на камине. — Там красят потолок.

— Ты уже была здесь?

— Одна, — уточняет она, продолжая жевать жвачку, с заговорщицким видом, отчего я совсем теряю голову.

Мы поднимаемся по лестнице, обсуждая гобелены. Натыкаемся на группу японцев с проспектами в руках, пожилую даму, маляра в спецодежде.

— Все в порядке, — бормочет она и щиплет меня за локоть. — Еще двоих я видела в кафе. Если нам повезет, их всего трое и первый слой краски они только что положили.

— Брось… Они наверняка перед уходом закрыли дверь на ключ.

— Спорим, нет.

Она поворачивает налево, делает вид, что изучает гипсовые скульптуры в застекленном шкафу, проходит, не останавливаясь, мимо двери с табличкой ВХОД ВОСПРЕЩЕН. Возвращается обратно, и мы обходим этаж. Один охранник стоит выше по лестнице, другой — во втором зале справа — грозно, как коршун, следит за группой детей, которых безуспешно пытается успокоить учительница.

— С этим проблем не будет. Иди скажи тому, который в пролете, что на входе в ротонду на носу у Бодлера прилеплена жвачка. А потом сразу ко мне. Если дверь вдруг окажется закрытой, спрячемся в садовом домике: это тоже будет считаться.

— А там правда жвачка?

Она открывает рот, показывая, что он пуст, и легкой походкой устремляется в зал гипсовых скульптур. Я подхожу к окну. В глубине парка вижу домик для хранения инструментов; двери открыты, двое рабочих возятся с газонокосилкой. Ненадолго останавливаюсь, сравнивая серию скульптур: Оноре де Бальзак в миниатюре, в полный рост, бюст и одна большая голова. Собираю волю в кулак и иду оповещать охранника на лестнице, тот в ответ удрученно вздыхает, благодарит меня, добавляет, что нужно ввести ограничение на посещение музеев до 18 лет. Я киваю. Как только он удаляется, пячусь в направлении закрытого зала, определяя на ходу местонахождение видеокамер.

— Закрыто, — шепчет Талья, берет меня за руку и ведет к лестнице.

— Про домик не стоит и думать, там полно народу.

Около бюста папы она вдруг поворачивает направо, перешагивает через красную ленточку и на цыпочках направляется к маленькому коридорчику, вымощенному плиткой. Открывает дверь. Витая лестница ведет в мансарду, там повсюду незаконченные скульптуры, гипсовые печати и резцы.

— В этой мастерской делают копии, — сообщает она и начинает меня раздевать.

Я помогаю ей задрать замшевое платье, она поворачивается ко мне спиной и опирается о верстак. Я вхожу в нее, пытаясь забыть про десятки муляжей, уставившихся на нас пустыми глазами.

— Как же здесь красиво, — стонет она.

У нее и вправду такой блаженный вид, что кажется, в данную минуту место, где все происходит, для нее важнее, чем сам процесс; будто она хочет промыть мне мозги от всей той грязи, в которой я видел ее до сих пор, словно произведения искусства могут очистить ее тело от прошлого.

Я пытаюсь настроиться на ее волну, но не понимаю, что со мной происходит: то ли от резкого запаха гипса, то ли от пыли, то ли оттого, что увеличилось трение из-за грубого, как зимняя резина, презерватива, а может, от страха, что нас застукают, или из-за отсутствия зрителей, а может, и от захлестнувшей меня нежности, — чувствую, что начинаю сдавать… И хоть я еще не совсем спекся, но до этого недалеко.

— Не нервничай, — шепчет она, — остановись… Все хорошо. Не думай ни о чем. Лепи меня.

Я глажу ее, вожу руками вверх и вниз, изменяя формы тела и создавая их заново… И, хотя меня это не заводит, она все равно не отпускает меня, не теряет надежду. Нос чешется все сильней, мне остается лишь чихнуть и избавиться от страданий. Однако, думая обо всем этом, неловкости я не испытываю. До сегодняшнего дня со мной такое случалось всего три с половиной раза: по пьяни, из-за судороги, с рыжей, нацепившей на меня наручники, и с Дженнифер Питерсен, когда я обнаружил, что она девственница, — правда, тогда уже через пять минут я пришел в норму. Сейчас все совсем по-другому. Это только на пользу нашим отношениям, это наша общая маленькая тайна… А может, она и мне надавила на точку О? Эта мысль странным образом придает мне сил, я вспоминаю Максимо Новалеса, эту живую легенду порноиндустрии, упорство полуживого самца, оказавшегося в больнице, и неожиданно у меня все начинает налаживаться. И вздохи Талья испускает уже совсем не притворные.