Яков Шехтер - Любовь на острове чертей (сборник)

Пошло несколько минут, тягучих и благостных. Из вагончика раздался плач, и несколько детских голосов заспорили, что лучше: сменить подгузник или дать соску.

— Внучка проснулась, — сказала женщина.

— А где же ваши мужчины? — спросил полковник. — Бросили вас?

— Бросили! — возмущенно махнула рукой женщина. — Молодых два дня назад срочной повесткой в армию вызвали. А остальных оцепление задержало, когда с работы возвращались. Остались только женщины и дети. Да что я тебе говорю, будто сам не знаешь!

— Не знаю, — полковник покачал головой. — Я действительно прямо сейчас из Реховота.

Он помолчал несколько секунд и добавил.

— Что делать будем, Лея?

Она быстро взглянула на него. Было понятно, что этап воспоминаний кончился и теперь полковник спрашивает ее совсем о другом.

— Будем делать каждый свое дело, — сказала она спокойным голосом. — Я к этой вершине сердцем приросла. Вернее, теперь у меня два сердца, одно в груди, — женщина положила руку на бесформенный холм, выпирающий из балахона, — а второе — вот в этой земле. Я отсюда не уйду.

— Хорошо, — полковник поднялся и пошел к забору. Возле лестницы он обернулся и посмотрел на женщину. Она стояла, прислонясь к стенке вагончика и глядела на Арика глазами, полными печали и сожаления.

— Я сделаю, что смогу, — произнес он в ее сторону, отвернулся и быстро перелез через забор.

В боку закололо, но не больно, почти не больно.

Полковник подошел к командиру резервистов.

— Бульдозер убери отсюда к чертовой матери, а оцепление перенеси к подножию горы. Вагончики не трогай, пусть бабы сидят себе, пока по мужьям не соскучатся. И воду, воду открой — там целые ясли младенцев.

Он сел в машину, захлопнул дверь и посмотрел на командира резервистов. Вид у того был растерянный.

— Мы не воюем с женщинами и детьми, — сказал полковник. — А с этой «бешеной бабой» я в одном классе учился. Такое может учинить — себе дороже.

Он перевел взгляд на вершину. За колючей проволокой виднелся темный конус женского платья, и полковнику вдруг показалось, будто Лея взмахнула рукой в прощальном приветствии. Куперман поднял стекло, развернул машину и поехал на базу.

Родители четырехлетнего Шмулика уехали на работу и задержались. Вечером его взяла к себе соседка, а на следующий день приехала бабушка. Бабушка жила в Бней-Браке и приезжала к Шмулику редко; ведь дом его родителей стоял на склоне горы, и бабушке было тяжело карабкаться вверх и вниз по крутым дорожкам поселения. Бабушку Шмулик очень любил, но папу с мамой больше.

— Ну, когда, когда они вернутся? — спрашивал он в сотый раз, и бабушка терпеливо объясняла, что папа с мамой хотят купить Шмулику заводную собачку, которую он давно просит, а для этого нужно заработать много денежек, вот они и задерживаются, пока не заработают.

Собачку Шмулик видел в Тель-Авиве, в огромном магазине игрушек. Она была в точности, как настоящая: виляла хвостом, ходила, неуклюже переваливаясь на мохнатых лапах, и слегка рычала, когда ее чесали за ушами. Шмулик не мог от нее оторваться, и даже упал на пол, заливаясь слезами, когда папа сказал, что пора уходить.

Собачку он, конечно же, очень хотел, но папу с мамой все-таки больше. Бабушка гладила его по голове и упрашивала потерпеть. Папа с мамой приедут, привезут собачку, и все будет как раньше. При этом она почему-то плакала, правда, стараясь делать это так, чтобы Шмулик не заметил, но он все равно замечал и спрашивал бабушку: — почему ты плачешь?

— Я тоже очень хочу такую собачку, — отвечала бабушка, быстро отирая слезы бумажным платком.

— Так пойди и купи, — удивлялся Шмулик. — Ты ведь взрослая и можешь покупать то, что хочешь, без всякого разрешения.

— У меня нет денежек, — говорила бабушка. — Вот если папа с мамой привезут, у нас будет одна собачка на двоих. Ты ведь хочешь, чтобы у нас все было на двоих, общее.

— Хочу, конечно, — отвечал Шмулик, плохо понимая, для чего бабушке игрушечная собачка. А плакала она, наверное, из-за того, что папа с мамой задерживаются на работе. Шмулик тоже плакал, но немного и когда никто не видел. Ведь через год он должен пойти в школу, а плаксам там приходится плохо. Так папа говорит.

Воспитательница в садике, Хана, теперь относилась к Шмулику с особым вниманием, стала сажать его возле себя и назначать ведущим в играх. Шимон, вечный соперник Шмулика, обижался и крутил носом, но, как воспитательница сказала, так тому и быть. Наверное, Хана тоже знала, что родители задерживаются, иначе бы не отводила Шмулика домой, ведь бабушке тяжело добираться до садика, расположенного на самой вершине горы.

Бабушка целыми днями сидела дома, на низенькой скамейке и беспрестанно разговаривала со своими знакомыми. Их у нее оказалось страшная уйма, они приходили и приходили, и о чем-то тихо беседовали с бабушкой, а Шмулику дарили игрушки и шоколадки. За несколько дней вся его комната наполнилась плюшевыми зверями, хоть игрушечный зоопарк открывай. Только собачку никто не приносил, наверное, она действительно стоила много денежек, или знакомые бабушки знали, что папа и мама задерживаются из-за собачки и специально не дарили ее Шмулику.

Мама не разрешала кушать больше одной шоколадки в день, а бабушка не обращала внимания, ешь, сколько влезет. Шмулик поначалу объедался так, что во рту становилось сухо и горько, а потом успокоился и больше трех штук зараз не ел, растягивал удовольствие.

В один из дней Шимон отвел Шмулика в сторону и сказал:

— Поклянись, что никому не расскажешь. Я вчера такое слышал…

Шмулик тут же поклялся.

Шимон оглянулся по сторонам и, приблизив свои губы к самому уху Шмулика, зашептал:

— Вчера, когда все решили, будто я заснул, родители стали говорить о твоих. Папа сказал, будто они не на работе задерживаются, а их арабы убили.

— Как убили? — оторопел Шмулик. — Бабушка говорит, что они денежки на заводную собачку зарабатывают.

— То твоя бабушка, а это мой папа. Арабы, говорит, у дороги запрятались и сделали им пиу-пиу. Как маме Иланы.

Мама Иланы уже давно не приходила забирать ее из садика. Шмулик об этом не задумывался, а сама Илана ничего не рассказывала, и вдруг слова Шимона, шурша, словно занавес в кукольном театре, раскрыли перед ним совсем другую жизнь, Шелковое шуршание коснулось какой-то горячей точки в животе и Шмулик, заливаясь слезами, побежал к воспитательнице.

— Приснилось ему все, — успокаивала его Хана, сердито посматривая на стоящего невдалеке Шимона. — Он только думал, будто не спит, а на самом деле заснул.

Шмулик дал себя уговорить, шмыгая носом, сжевал две шоколадные вафли и подошел к Шимону.