Яков Шехтер - Любовь на острове чертей (сборник)

Он снова заплакал. У него заболело что-то внутри, слева, впервые в жизни, словно кто-то вонзил туда иголку и медленно поворачивал, надавливая сильнее и сильнее.

Из салона донесся треск, свечи догорали и гасли, одна за другой, точно повинуясь приказу и в их меркнущем, плывущем свете, фигуры родителей таяли и оплывали, подобно свечам.

— Не надо ни в кого стрелять, — сказал папа. — Видишь, на столе книгу?

— Вижу, — ответил Шмулик, переводя взгляд на толстенный том в черном, тисненом золотом переплете. Мама всегда листала его в субботу, пока папа молился в синагоге.

— Учи эту книгу. Вместо пиу-пиу.

— Но я же не умею читать!

— Научись, — предложила мама. — Завтра с утра попроси бабушку. Обещай мне.

— Обещаю, — прошептал Шмулик. — Завтра попрошу. С самого утра, обещаю, завтра, с самого утра…

Они поселились в соседней квартире лет двадцать назад. У нас общая стенка и смежные балконы. Весной и осенью, когда не работают кондиционеры, и свежий ветерок с ковбойской лихостью врывается в настежь распахнутые окна, мы слышим каждое слово друг друга.

Хаим и Циля. Он — смуглый, высокий сефард, с шевелюрой из смоляных, туго закрученных пружинок. Оливковые глаза, мягко очерченный подбородок, тонкие усики. Большой поклонник баскетбола — «Маккаби Тель-Авив» — лучшая команда в мире. От бесконечного шума спортивных телетрансляций нас спасала только его работа. Хаим служил в «ЦИМ» — израильском пароходстве и многие месяцы проводил в рейсах.

Голос у него был низкий, с бархатным «р».

— Циля, сердце мое, — приговаривал он к слову и не к слову.

— Он ее полирует, как чистильщик праздничную обувь, — в сердцах говорила моя жена, закрывая окна. В доме становилось жарко, но слышать умильные придыхания Хаима жена больше не соглашалась.

— Ты просто завидуешь Циле, — утверждал я, отодвигая обратно створку. — Давай, я тоже начну тебя называть солнышком или лапочкой.

В ответ жена одаривала меня взглядом мегатонной интенсивности. Если Хаим возвращался из рейса весной или осенью, мы просыпались посреди ночи от его вздохов.

— О, о, — Циля, красавица моя, — шептал Хаим, и тишина приносила к нам каждый обертон. — Птиченька, рыбонька, зайчик сладкий!

— Ах, Хаим, Хаим, Хаим, — вторила Циля.

Я не раз собирался нарушить безмолвие ночи вопросом о зоологической совместимости таких определений, но так и не решился потревожить интимную жизнь моряка.

Циля — щуплая, остроносенькая, с плоскими бедрышками и цыплячьей грудкой. На ее лице царили чувственные негритянские губы. В птиченьки ее, пожалуй, еще можно было записать, но никак не в сладкие зайчики. Эти животные вызывают в памяти нечто пушистое, круглое, мягкое и ласковое, Циля же была угловатой, сухощавой и довольно резкой. Назвать ее красавицей мог только самый отчаянный фантазер. Но, судя по всему, именно он ей и попался.

В юности, сразу после замужества и после вселения в соседнюю с нами квартиру, желтые волосы Цили еще создавали некую видимость прически. С годами они то ли усохли, то ли просто повылезали и, насколько ее облик сохранился в моей памяти, с двух сторон Цилиного лица свисало нечто прямое и тусклое, походившее на застиранную пеленку.

Родить ребенка Хаиму и Циле не удавалось довольно долго. Они изрядно потратились на врачей и экстрасенсов пока плоская поверхность между Цилиных бедер начала вспухать. Беременные женщины обычно дурнеют, Циля же превратилась в настоящее чудовище, с огромным животом, толстыми ногами, расползшейся физиономией покрытой гадкими коричневыми пятнами. Удивительно, что уже спустя три месяца после родов она вернулась к состоянию первоначальной тщедушности.

Мальчика назвали Ашером, подразумевая, что он будет счастливым и принесет счастье родителям. Циля сходила по нему с ума. Все ее помыслы были устремлены только на Ашера, все ее время тратилось лишь на него. Четыре часа в день Циля работала ассистенткой у зубного врача, оставшиеся двадцать посвящала сыну. Муж оказался далеко за бортом интересов, ее голос полностью исчез из ночного дуэта, и сольное — «Циля, красавица моя» — одиноко разливалось в ночной тишине. В этот момент Циля, скорее всего, думала о проблемах Ашера.

А проблем оказалось много. Вернее, не самих проблем, а Цилиного представления о них. Еще до рождения ребенка она отличалась, чистоплотностью близкой к мнительности. Возвращаясь с улицы, Хаим должен был сменить одежду и тщательно вымыть руки. Ходить по дому в уличной обуви категорически воспрещалось, сумка, поставленная на обеденный стол, вызывала крик ужаса.

Рождение Ашера превратило мнительность в манию, Циля объявила войну микробам, могущим покуситься на здоровье сына. Она окружила его китайской стеной аккуратности и порядка, и самолично заступив на пост, превратила караульную службу в главное дело своей жизни.

Забавно было наблюдать ее на прогулке. Стоило мальчику поднять с земли щепку или камешек, как бдительная Циля немедленно протирала его пальчики дезинфицирующей салфеткой. Все овощи и фрукты в доме обдавались кипятком, хлеб обжигался на огне, посуда не просто мылась, а после каждого использования кипятилась в специальном баке. В том же баке еженедельно обрабатывались детские игрушки: вид у них после этого был еще тот.

Вырасти в таких условиях здоровым и незакомплексованным ребенком было практически невозможно, но Ашер, вопреки стараниям Цили, вымахал в веселого и крепкого юношу. От отца он унаследовал страсть к баскетболу и довольно быстро оказался в городской команде. Хаим мечтал увидеть сына в желтой майке «Маккаби», но Циля категорически возражала против карьеры профессионального баскетболиста. На этом пути, по ее мнению, мальчика подстерегало слишком много опасностей. Идеальной профессией было программирование — чистая работа в кондиционированном помещении. Подчиняясь воле матери, Ашер ушел из городской команды и усиленно занялся математикой.

Школу он закончил великолепно, ведь деньги на репетиторов лились, как морская вода в пробитое торпедой днище. Корабль семейного бюджета держался на плаву лишь благодаря многомесячным отлучкам Хаима. Дабы залатать пробоину, нанесенную подготовкой к вузу, он пустился в самые дальние плавания, за которые платили максимальный тариф.

К психотесту Ашер готовился несколько лет и так поднаторел в решении разнообразных задачек, что сам принялся натаскивать школьных приятелей. Дорога в Хайфский Технион была открыта, но тут в планы Цили вмешались неожиданные обстоятельства.

Ей почему-то казалось, будто Ашера, как единственного сына, освободят от прохождения воинской службы. К величайшему ее изумлению, у армии на этот счет оказалась иная точка зрения. Возмущенная Циля бросилась обивать пороги разных начальников, но все, что ей предложили лишь — записать Ашера во вспомогательные части и направить служить неподалеку от дома.