Мануэл Тиагу - До завтра, товарищи

— Ну ладно, — ответил Рамуш. — Это нелегко, но в конце концов… А она-то хочет выйти за тебя замуж?

«Он не желает ни заняться этим вопросом, ни разрешить его, — подумал Афонсу. — Хочет лишь нанести мне поражение». И нетерпеливо объяснил, что именно для выяснения этого он и просит о встрече и что это достаточное основание. В конце концов, то ли потому, что Рамушу надоело мучить товарища, то ли потому, что у него никогда не было такого намерения, он обещал передать просьбу руководству.

— Но это затянется, знаешь? Не сочти потом, что это моя вина.

«Кто ждал столько, сколько я уже прождал, подождет еще немного, — подумал Афонсу. — Главное, повидаться с ней».

Эта перспектива наполнила его такой радостью, что он скоро забыл неприятную манеру, в которой говорил Рамуш, и пожал ему дружески руку.

— Спасибо, дружище. Благодарю от всего сердца.

— Не за что, не за что, старина! — проворчал Рамуш.

Так Афонсу начал свою жизнь партийного работника. Получать чемоданы и свертки. Раскладывать печатные материалы. Упаковывать их. Хранить чемоданы. Скатывать бечевки. Получать новые пакеты. Ожидать поезда. Ожидать автобуса. Проводить время под открытым небом. Садиться на поезд. Получать свертки. Передавать свертки. Проводить целые дни ничего не делая. Работать до изнеможения в другие дни, крутясь как белка в колесе от зари до зари. Не спать в некоторые ночи. Отсыпаться потом целыми днями. Все время одно и то же, монотонная, надоедливая рутина. Но Афонсу все выполнял аккуратно. Он не пропустил ни одной встречи, ни разу не ошибся в распределении прессы.

Одно лишь он не понимал и считал абсурдным и глупым. То, что товарищи торжественно именовали правилами конспирации. Некоторые из этих правил еще кое-как можно было понять. Например, приходить вовремя. Другое же — курам на смех. Так, какое отношение к партийной работе имеет эта обязанность бриться каждый день? Неужели подобная ерунда заслуживала быть упомянутой в резолюции секретариата Центрального Комитета? Это же смешно.

Но Фиалью думал иначе и однажды спросил его:

— Ты сегодня не брился, товарищ? Что тебе помешало?

— Ничего, — ответил Афонсу. — Мне это не нужно.

— Это директива, ты же хорошо знаешь.

— Для тебя это хорошо, потому что у тебя борода растет густо. Но у меня же, как видишь, толком нет бороды.

— Директива касается не только тех, у кого густая борода. Она обязательна для всех партийных работников.

— Очень хорошо, товарищ. Но если мне не требуется, зачем я буду бриться?

Так они начали спор. Фиалью объяснил, что решение было принято потому, что в данном вопросе наблюдалась распущенность и некоторые товарищи попали под подозрение именно из-за того, что не следили за собой.

Афонсу возразил, что резолюции не должны выполняться догматически, и, раздраженный настойчивостью Фиалью, бросил ему:

— Послушай. Допустим, что было бы принято решение стричься. И вот, предположим, ты совершенно лысый. Как же выполнять директиву?

Фиалью не так-то просто было сбить.

— Ты просто не хочешь понять, товарищ. Борода у тебя не густая — это факт. Но ты думаешь, разве не заметно, что ты небрит? Не называй это бородой, называй растительностью на подбородке. Но неужели ты думаешь, никто не заметит, что ты не брился уже добрых две недели? Ты сам не знаешь, как выглядишь. И дело даже не только в этом. Есть другая сторона вопроса. Это привычка к дисциплине. Привычка выполнять указания. Привычка думать, что если какая-нибудь непонятная для нас директива принята, то на это оказали влияние многие факторы, многие причины…

— Ты хочешь сказать, — прервал Афонсу, — что никогда не бывает ошибочных директив? Партийные активисты, значит, не имеют права думать? Думает лишь секретариат, а остальные должны выполнять его решения с закрытыми глазами?

Глаза Фиалью засверкали агрессивно. И он продолжил, чеканя слова:

— Если у тебя есть противоположное мнение, выскажи его. Если у тебя есть что покритиковать, критикуй. Если находишь, что какая-то директива должна быть изменена, скажи или напиши. Но пока она не изменена, ты обязан ее выполнять.

— Ну что ж, вернемся к бороде, — вздохнул Афонсу.

— Нет, сегодня мы не вернемся к бороде. Но, к сожалению, видимо, вернемся впоследствии. Я только хочу добавить пару слов. Как можно быть уверенным, что товарищ добросовестно выполняет серьезные поручения, если он неисполнителен в мелочах?

— Можно не исполнять мелочи и выполнять серьезные поручения…

— Можно-то можно. Но кто вправе судить, что серьезно и что нет? Что должно и что не должно выполняться? Каждый сам себе судья? Ты? Я? В таком случае не нужны были бы ни правила, ни партийное руководство. Но тогда партия не существовала бы, можешь быть уверен.

Вернувшись домой, Афонсу погляделся в зеркало. Заложил лезвие в безопасную бритву и взял кисточку. Но тут же передумал.

— Пусть пилит, — пробормотал он.

Он убрал все на место, улегся на кровать, взял книгу и принялся читать.

Незадолго до полуночи Важ пришел на перекресток, где его должен был ждать Жозе Сагарра. Четко вырисовывались по сторонам дороги отдельные деревья, а дальше плантации тростника. Он остановился.

Никого.

Сделал несколько шагов по другой дороге.

Никого.

Он отошел на обочину и стал ждать. Расслышав шелест кустов, он заметил на той дороге, по которой только что шел, неясный силуэт человека.

Важ вышел на дорогу и стал рассматривать незнакомца. В тумане тот показался высоким, одетым в какую-то черную хламиду. Несколько секунд Важ размышлял: подойти и спросить, который час? Или куда ведет дорога? А может, прямо спросить, что он здесь делает?

Однако принять решение Важ не успел. Человек сам приблизился. Это был Сагарра. Теперь уж его ни с кем не спутать.

— Я тебя не узнал, когда ты прошел, — обратился он к Важу.

— Я тебя тоже. Впрочем, чему удивляться — ночью все кошки серы.

Они ушли с перекрестка. Метров через триста Сагарра шепнул:

— А вот и Томе.

Из темноты вышел человек и остановился в ожидании. На нем была светлая рубашка и серый жилет.

— Сюда! — в полный голос сказал он, видимо уверенный, что поблизости нет ни души.

Друг за другом поднялись по склону. Вдруг Томе как провалился, за ним исчез Сагарра. Важ принялся искать дорогу, но внизу слева мелькнула светлая рубашка Томе, а затем его громкий голос позвал:

— Сюда!

Спотыкаясь, Важ догнал товарищей, которых совсем не различал на тропинке, пролегшей как траншея меж двух холмов. Тропинка запетляла по полям. Молча шли за Томе. Пересекли овраг, сошли с тропинки и двинулись по степи.

Через полчаса впереди зачернели отдельные деревья, затем стена и темная громада дома. Каменистая степь сменилась мягкой влажной почвой, по которой продолжали идти все так же молча и тихо. Ноздри щекотал неизвестно откуда взявшийся кисло-сладкий запах хлеба.