Камен Калчев - Новые встречи

— Ну как, позавтракаем? — спросил Аспарух, натягивая штаны. — Если хочешь чаю, включи плитку. Я пить не буду.

— Предпочитаю съесть холодный арбуз, глупо наливаться чаем в такую жару, — ответил Мантажиев, взглянув на часы. — Не опоздаешь на работу?

— На работу я могу приходить, когда захочу. В общежитии никто с меня спрашивать не станет, разве только директорше что-нибудь понадобится.

— Директорше?

— Да, случается. Попадет ей шлея под хвост, ну и давай названивать по телефону… Опасная баба.

— В каком смысле?

— Не в том, какой ты имеешь в виду. За короткий срок сумела без всякой шумихи создать рабочие дружины… А ты со своими листовками носишься… Восстание…

«Христос воскресе!» Дорогой юноша, мы с тобой слишком увлекаемся!

Склонившись над умывальником, он плескал водой в лицо, поливая себе из кувшина, потому что по утрам вода из крана не текла. Это давало повод ругать Викторию, которая, купаясь там у себя внизу, расходовала всю воду. Но сейчас ему было не до Виктории. Иные мысли и заботы одолевали его, отравляя жизнь.

Освежившись, он надел легкий летний пиджак, белую фуражку и открыл дверь.

— Пошли… Где-нибудь по пути купишь себе арбуз на завтрак.

И, уже спускаясь по лестнице, добавил:

— Нам следует расстаться… Неудобно слишком часто появляться в городе вдвоем.

Мантажиев хлопнул его по плечу и громко расхохотался.

— Откровенно говоря, не думал я, что ты такой трус.

Аспарух молча проглотил обиду. Каким бы храбрым ни казался легкомысленный человек, спорить с ним — напрасный труд. Куда полезней разобраться во всем самому, не полагаясь на других. Из-за маленького камушка иногда опрокидывается телега. А у него не было ни малейшего желания именно теперь, когда и в самом деле может наступить Христово воскресение, свалиться в пропасть и никогда уже оттуда не выбраться.

— Повторяю, — настаивал на своем Аспарух, — зря ты тащишь к нам этого Гатю. Это же полуидиот. Что от него можно ждать? Притом он сидел в тюрьме как прислужник фабрикантов. Неудобно, как ты этого не понимаешь?

Мантажиев удивленно вскинул брови. Он искренно недоумевал.

— Ты, я вижу, и вправду закусил удила, Беглишки! Что с тобой? Я тебя не узнаю.

— Каждый должен заниматься тем, на что он способен и что ему по плечу… Ну, до свиданья, в добрый час. Я все же постараюсь как-нибудь исправить положение.

Аспарух торопливо попрощался; друзья расстались «до скорого свиданья», пожелав друг другу всего наилучшего. Страховой агент при этом усмехнулся и стал спускаться к городу с намерением найти арбуз, а Беглишки зашагал по узкой тропке прямо через лес к общежитию «Балканской звезды».

Его не покидала мысль разыскать Бориса и незаметно вызнать, не заподозрил ли он чего минувшей ночью. Хотелось как можно скорее рассеять всякие подозрения, чтоб Борис не раздул дела, придав ему такое направление, какого больше всего боялся Аспарух. А тут еще Гатю вдобавок; одна надежда, что возчик в последний момент порвал прокламации или, на худой конец, вспомнил о тюрьме, прежде чем разбрасывать их. И это в какой-то мере успокаивало его.

Аспарух шел быстро, то и дело вытирая свою лысую голову белым платком. От платка пахло духами, и это подбадривало его, напоминая про вчерашний ужин у Сокеровых, где Гита обрызгала всех какими-то новыми духами, не исключая и его, хоть они и были в контрах. Для того, наверное, чтоб пофлиртовать с Филиппом Славковым, который продолжал разыгрывать перед ней роль верного супруга. До чего они смешны оба! И эти «шутки амура»! Даже его, Аспаруха, вовлекли в такие глупости.

Он спотыкался о корни, выступавшие на тропинке, вытирал пот и чувствовал, как тошно ему становится от жары и всех этих историй, которые давили его, словно мельничный жернов.

Лучи солнца, поднявшегося уже высоко, пронизывали лес, и между сосен висела синяя дымка: пахло свежей смолой и сухими листьями. «Тихо, как в соборе», — думал Аспарух, глядя на высокие деревья; он готов был опуститься перед ними на колени и молить о покое, которого лишился, может быть, надолго. Человек суеверный, он верил в сны, гадал по руке, увлекался астрологией и гороскопами, предсказывавшими ему великое будущее. Аспарух придумал для себя плохие дни, плохие числа; тогда его особенно мучила смутная тревога, теснее обступали призраки пугающей неизвестности, как было и сейчас. Он чувствовал — произойдет нечто непоправимое, если он не сумеет хитроумно отмести все сомнения и догадки. Он верил в свою интуицию, которая ни разу его не подвела, Он складывал числа дней, часов и секунд и получал несколько трехзначных цифр, сумма которых представляла собой в его больном воображении цифру, не предвещавшую ничего хорошего. Чтоб уйти от призрака фатального числа, он прибегал к новым комбинациям и занимался этим до тех пор, пока в сердце его не вливалась новая надежда.

Тропинка вилась то вниз, то вверх, вела мимо уединенных скамеек, пробегала по скошенным полянам, где паслись стреноженные лошади, снова уходила в молчаливый лес, будто хотела спрятаться от солнца в тени деревьев, где было так тихо и спокойно.

Беглишки снял фуражку, чтобы освежить свою голову, которая словно огнем горела от всевозможных мыслен. Он торопился попасть в тенистую аллею — там прохладно и скорее можно дойти до общежития. Аллея была прямая, не очень широкая, обсаженная по обеим сторонам тополями, что делало ее похожей на туннель. Здесь всегда было тихо и безлюдно — Аспаруху это нравилось. Даже влюбленные редко добирались сюда, хотя для них были поставлены новенькие скамейки. Немногие умели, как Аспарух, ценить поэзию тенистой аллеи.

Еще несколько шагов, и он с благоговением вступил в прохладный зеленый туннель.

В каких-нибудь ста метрах впереди Аспарух увидел парочку, чего меньше всего ожидал в этот предобеденный час, когда все были на работе. Приглядевшись, он даже слегка растерялся, сердце взволнованно забилось. «Пути господни неисповедимы!» — усмехнулся Аспарух; у него аж под ложечкой екнуло от злорадства.

По аллее шли рядышком, взявшись, как школьники, за руки, Филипп и Гита. Шли медленно, опустив головы, будто считали шаги. Филипп то и дело склонялся к ней, словно желая лучше ее рассмотреть. Тогда и Гита обращала к нему свое лицо, мило улыбаясь. Гита была в красном платье, едва прикрывавшем колени, Филипп — в белом костюме. Вид у обоих был какой-то отсутствующий, как у людей, которые забыли, где находятся.

Аспарух в своих мягких разиновых туфлях бесшумно следовал за ними — шпионить он, разумеется, не собирался, просто не было другого пути. Чтобы не быть заподозренным в злом умысле, Аспарух кашлянул, желая предупредить влюбленных.

Гита оглянулась первой. За ней Филипп, растерявшийся при виде Беглишки.