Камен Калчев - Генеральная проверка

Просматривая газеты за 1923 год, я долго не мог свыкнуться с мыслью, что люди столь забывчивы. Выцветшая типографская краска газетных строк возвращала меня к давно отшумевшим послевоенным годам. Я имею в виду не вторую, а первую мировую войну. Всего за четверть века человечество умудрилось развязать две войны, получивших название мировых, и это во многом затруднило работу летописцев, к числу которых я с юношеских лет причисляю и себя. Еще в отроческом возрасте, жестоком и чувствительном, мне довелось услышать первые выстрелы, прозвучавшие на станции Соколово. Повстанцы изрешетили пулями станционный телеграфный аппарат, заставив Тырновский гарнизон задолго до рассвета подняться по тревоге. Навсегда запомнил я эти выстрелы, стоны раненых и… юношу, от которого позднее на мой адрес пришло из Югославии письмо со штемпелем города Велики-Бечкерек. В письме выражалась надежда, что и я, возможно, стану одним из действующих лиц не написанной еще в то время истории эмигрантов.

Сейчас, переворачивая пожелтевшие страницы, я опасаюсь, что в любое мгновение они могут превратиться в прах, а главное, не могу понять, чем было вызвано такое множество убийств в те печальные годы. Почему у летописцев и репортеров того времени не было других новостей?

Убит премьер-министр Испании сеньор Дато… Убит премьер-министр Японии господин Хара… Убит министр внутренних дел Финляндии… Расстрелян министр военно-морского флота Турции Джемаль-паша…

А вот и еще сообщения: убит английский маршал Вильсон… Убит в Берлине Ратенау… Убит в Мюнхене вождь независимых социалистов… Убит в Лозанне советский дипломат Боровский…

Не отставали от других и Балканы: в Югославии совершено покушение на короля Александра… В Греции в результате военного переворота расстреляны все министры правительства… В Болгарии убит министр внутренних дел Александр Димитров…

Убийства, расстрелы, покушения… Послевоенная Европа все еще задыхается в пороховом дыму. Все еще кровоточат раны, все еще свежа память о павших на полях сражений, и это подтверждает завещанную нам древними римлянами истину, что история — единственный учитель народов…

Я не стану убеждать вас в абсолютной достоверности изложенного ниже, потому что не могу быть беспристрастным к событиям, в которые оказалось вовлечено мое трагическое поколение. Итак, приступаю к повествованию, рассчитывая на снисхождение читателей.

Предстоял юбилей Народного театра. Об этом писали все газеты. Кирпичного цвета фасад здания театра украшен трехцветным национальным флагом. На протянутом через весь фасад полотнище, чуть ниже венчающей фронтон колесницы и устремленных к небу фанфар, выведена надпись: «65 лет на службе у Мельпомены»…

В зале и фойе театра, на балконах и в официальных ложах сияют электрические люстры и бра, воздух наполнен ароматом духов, повсюду видны напудренные плечи и декольте, шелестят шелковые платья дам; приглашенные обмениваются многозначительными взглядами и улыбками. Слышится взволнованный, возбужденный шепот.

Его величество двадцативосьмилетний Бурбон — нос с горбинкой, продолговатое бледное лицо — занял свое место в царской ложе. Вот уже почти пять лет, начиная с 1918 года, он без особой охоты появляется на официальных торжествах и никогда не остается на них до конца. Им постоянно владеет чувство одиночества. Его смущают взгляды множества глаз, направленные на его ложу с государственным гербом. Да, он их царь, коронованный под именем Бориса III. Он славится своей ученостью и демократизмом, как о том твердит молва и пишут газеты. Он сдал экзамен на машиниста паровоза и «весьма интересуется состоянием железнодорожного транспорта, а потому держит начальника болгарской железнодорожной администрации в постоянном напряжении». Войну он провел в штабе главного командования, был произведен в генералы и взошел на престол после отречения и бегства из страны своего августейшего отца Фердинанда Кобургского [1] Болгарский царь, отрекшийся от престола в пользу своего сына. , отставного поручика австрийского гусарского полка. На такие торжества он всегда является в генеральской форме. Увлекается ботаникой и мистикой. Составляет гербарии и гороскопы. Исследует тайны болгарского характера и с детства любит фотографироваться с солдатами и со старушками, просиживающими перед дворцом дни напролет в надежде увидеть его. Он все еще холост, чем дает повод для всевозможных разговоров и предположений относительно будущего царской династии.

Молодой царь внимательно присматривается к людям, при помощи которых ему суждено править страной. Он во всем слушается премьер-министра Болгарии — энергичного и необузданного лидера Земледельческого народного союза Александра Стамболийского, как-то сказавшего ему: «Ты, царь, будешь править, как и прежде. Но знай, что ты царь не какой-либо одной партии, царь не мироедов, ты — царь трудового народа. Мы же, царь, никогда и ни при каких обстоятельствах не станем дворцовой партией. И мы не позволим царю идти опасными путями старых царей». Под «старыми царями» премьер подразумевал августейшего отца нынешнего царя Бориса III, с которым у него были счеты еще с довоенных времен. Борис как-то даже пожаловался на премьер-министра сестрам: «Я чувствую себя хозяином посудной лавки, в которой вдруг оказался слон. Мне все время приходится выметать осколки и оплачивать убытки».

Сегодня вечером «слон» — кудрявый и краснолицый, в крахмальном воротничке, который стягивал его шею словно железный обруч, в официальном рединготе и с закрученными вверх усами — пребывает в отличном настроении: он смеется, барабанит толстыми пальцами по зеленой обивке ложи, смотрит, перегнувшись через ее край, в партер, где с шумом занимает свои места софийская публика. Вместе с ним в ложе сидят министры Оббов, Церковский, Омарчевский… Они тоже выглядят радостными и возбужденными, много говорят и смеются. На них тоже рединготы с крахмальными манишками. Свои цилиндры они оставили на вешалке в глубине ложи.

Его величество украдкой поглядывает на эту веселую ложу, царственно опираясь на саблю. С некоторыми из этих господ он незнаком, да они его и не интересуют. Однако кудрявый премьер постоянно занимает его мысли, не выходит у него из головы. И это лишь усиливает подавленность царя и охватившее его чувство одиночества.