Камен Калчев - Генеральная проверка

Начались майские дожди. Они смыли со стен расклеенные афиши, успокоили страсти и волнения, унесли в Лету выступления ораторов. Люди все чаще стали обращать взгляды на поля и нивы, где уже колосилась пшеница. В первых числах июня начинались парламентские каникулы. Господин Стамболийский спешил выступить в парламенте с речью, после чего намеревался отправиться на отдых в родное село Славовицу. Равнина, зеленые нивы и луга, песни жаворонков и загорелые лица крестьян возвращали его в годы детства и успокаивали.

— Вы больше, чем кто-либо другой, имеете право на отдых, — говорили ему приближенные. — После таких трудов и борьбы вам просто необходимо уехать в Славовицу, господин Стамболийский.

Ему было приятно слушать, как его уговаривают и заботятся о его здоровье.

— Еду сразу же после сессии, — отвечал он. — Народ должен меня услышать, и тогда уеду! Этот год был очень напряженным: покушения, выборы, пожары… Слава богу, все кончилось.

— Вы совершенно правы, господин премьер-министр!

Он сел в свой черный лимузин и отправился в Народное собрание. Там его ожидали и друзья, и враги.

Друзья и поклонники толпились у входа. Швейцары в ливреях распахивали перед ним двери. Министры в длиннополых рединготах кланялись ему, держа в руках цилиндры. Он приподнимал свой цилиндр, отвечая на их приветствия. Чтобы придать больше торжественности этому событию, в коридорах были зажжены люстры. Все вокруг блестело и сверкало. Сам Стамболийский пребывал в приподнятом настроении. Когда он вошел в зал заседаний, председатель ударил молоточком в гонг и все делегаты встали.

Июньская сессия начала свою работу.

В это время главный редактор газеты «Народен глас», которого мы в нашем повествовании будем называть журналистом, мчался в фаэтоне по софийским улицам, с беспокойством поглядывая на свои карманные часы. Он опаздывал к началу сессии Народного собрания и боялся пропустить речь премьера. Сегодня утром вышла его статья, направленная против бонапартизма. Этой статьей он надеялся положить в печати начало полемике в целях разоблачения зла, в течение ряда лет прикрывавшегося маской демократии.

Типографская краска еще не успела просохнуть на страницах газеты, которую он спешил раздать друзьям из числа правых. С ними он легче находил общий язык, чем с теми, что стояли слева и пугали своим экстремизмом.

Ему было приятно мчаться в фаэтоне, наслаждаясь июньской прохладой и ароматом цветущей в садах сирени. Он с радостью смотрел на выкрашенные охрой двухэтажные домики столицы с изящными железными балкончиками, с геранью на окнах, с развешанным во дворах бельем, выстиранным рачительными хозяйками. С любопытством поглядывал он и на дам, прогуливавшихся со своими крошечными собачками. О как быстро проникала и в наши балканские края цивилизация!..

То и дело попадались афиши, сообщавшие, что в столице открыт первый кинотеатр, в котором демонстрируется фильм «Содом и Гоморра». Он уже два раза видел этот фильм и рекомендовал всем посмотреть его, чтобы убедиться, какая катастрофа может постичь зарвавшуюся цивилизацию.

Все вокруг цвело и благоухало, славя ранний приход лета, зазывало в открытые кафе, прельщало великосветской жизнью, заполнявшей бульвар Царя Освободителя. Регулярно в полдень и вечером, а иногда и утром он заходил в эти кафе-кондитерские, часами вел там разговоры о политических событиях, узнавал последние сплетни и новости и умилялся уважением, которым его окружали. Он то и дело приподнимал свою шляпу, здороваясь со знакомыми. В городе хорошо знали его галстук бабочкой в мелкую крапинку и белый костюм и часто подсмеивались над его острой рыжей бородкой «а-ля Анатоль Франс».

Низкого роста, подвижный, с продолговатым лицом, он был многословен. Его считали оратором, а ему хотелось быть писателем. Политические деятели (а их было много!) читали каждую статью, выходившую из-под его пера, подолгу комментируя ее, хвалили за изящество стиля и афористичность языка. Работа в газете «Народен глас» открывала перед ним путь к политической карьере. Он знал это и старательно готовил себя к такой деятельности. Все политики прошли либо через редакции газет, либо через адвокатские конторы — оттуда до министерского кресла был всего один шаг.

Когда он вошел в Народное собрание, там уже закончилось обсуждение организационных вопросов. На трибуне находился очередной оратор. По голосу журналист сразу узнал Георгия Димитрова, депутата от фракции «тесных» социалистов, своего знакомого и политического противника с 1903 года, когда партия раскололась на «широких» и «тесных» социалистов [4] «Тесные» социалисты — представители революционного крыла болгарской социал-демократии, выступавшие за строго классовый характер партии. «Широкие» социалисты — оппортунистическое крыло этой партии, призывавшее к широкому сотрудничеству с буржуазными элементами. . С тех пор оба крыла враждовали между собой, передавая вражду и более молодым поколениям.

Журналист прошел на цыпочках за депутатские скамьи и встал у одной из колонн. Ему всегда нравились скрытые полумраком места у колонн. Там он успокаивался и собирался с мыслями. Но на этот раз его заметил профессор и сделал знак, красноречиво говоривший, что он его увидел. Профессор стоял справа среди публики. С ним журналист установил дружеские отношения еще тогда, когда тот придерживался левых убеждений. Между прочим, они еще вчера договорились встретиться в Народном собрании, чтобы обсудить некоторые важные политические вопросы, так что получилось весьма кстати, что они вовремя увидели друг друга. Профессор еще раз кивнул ему, показывая «Народен глас». Статья о бонапартизме уже успела обойти политиков. Это еще больше обрадовало журналиста. Он улыбнулся и прижал руку к сердцу, показывая тем самым, что он лишь выполняет свой гражданский долг, насколько позволяют ему его скромные возможности. Профессор ответил ему символическим рукопожатием.

Все это время в зале продолжал греметь голос оратора:

— …Господа народные представители! Как вы все хорошо знаете, положения мирного договора обязывают Болгарию уплатить репарации в размере двух с четвертью миллиардов золотых франков в течение тридцати семи лет при пяти процентах годовых.

Цифры привлекали внимание журналиста. Он знал их, но сейчас они вновь произвели на него, сильное впечатление: два миллиарда! Если даже продать все что можно, все равно не собрать столько денег. Два миллиарда золотых франков!

Профессор подал ему знак, показав на дверь. По-видимому, он сгорал от желания рассказать о новостях, связанных с начатым ими делом. Все так же на цыпочках, как кошка, журналист прошел между колоннами и, незамеченный, очутился в кулуарах.