Камен Калчев - Новые встречи

Взять к себе ребенка — вот о чем он мечтал сейчас, хотя это и представлялось ему почти несбыточным. Как именно это произойдет, он пока не знал, да и не хотел раздумывать над этим. Гита ушла, как и пришла, с шумом и криком. Оказалось, что они легко могут жить друг без друга, может быть даже более счастливо. Яна устроила свою жизнь. Он не завидовал ей, уязвленный только тем, что она не позволяла ему взять ребенка. Дед Еким уже одной ногой в могиле. «Балканская звезда» теперь для Бориса далекое воспоминание. Ему стыдно было не только показаться там, но даже думать об этом — таким опозоренным он чувствовал себя после развода с Гитой. Там насмехались бы и подшучивали над ним до конца дней. Мог ли он пользоваться авторитетом после всей этой истории?

Единственной путеводной звездочкой в его жизни оставалась Валя.

Занятый этими мыслями, он устало взбирался на площадку, где можно было посидеть и отдохнуть.

Вдруг его пронизала боль от тяжелого удара по спине. Он мгновенно обернулся, стараясь защититься, но его вновь ударили чем-то твердым и тупым, как железный молот, — теперь по плечу. Борис потянулся, чтобы вырвать этот молот, и застыл от ужаса — прямо перед ним сверкнули оскаленные зубы Гатю Цементной Головы. Не дав Борису крикнуть, Гатю повис на нем, схватив за шею.

— Что ты делаешь, Гатю? — прохрипел Борис.

Гатю не ответил. Он стиснул Борису шею обеими руками и повалил на землю. Крик застрял в горле Бориса. Он отчаянно защищался, брыкался ногами, стараясь вырваться из цепких рук, но Гатю был сильнее и прижимал его к земле, все крепче стискивая горло. Борис еще надеялся, что Гатю опомнится и отпустит его, выместив свой гнев. Гатю не отпускал, словно забыв это сделать. Борису хотелось крикнуть, сбросить его руки — ведь так и задушить можно, — но Гатю продолжал сжимать ему горло, упершись коленями в живот, будто решил выдавить внутренности. Борис хрипел, силясь что-то сказать, прекратить эту опасную борьбу… На глаза его вдруг надвинулся мрак; он ничего больше не чувствовал, ничего не сознавал. Гатю приволок Бориса на площадку, в безумном страхе все еще стискивая ему горло, затем высоко поднял и бросил в самое глубокое место реки. Вода с глухим всплеском поглотила еще теплый труп, образовав широкие пенящиеся круги. Потом все стихло, и река, темная и холодная, понесла свои воды дальше.

На другой день солнце взошло огромное, веселое, красное, но скоро скрылось в облаках и больше уже не показалось. Осень вступала в свои права. В горах и по реке ползли туманы. Тополи и яблони начала прихватывать желтизна. Дикие груши в горах так ярко рдели, словно их огнем опалило. Ветер играючи срывал паутинки с деревьев и разносил их по городским улицам, садам и реке. Во дворах жгли опавшие листья и сухую траву, которая росла под заборами вперемешку с бурьяном и терновиком. Над черепичными крышами домишек, над вербами и тополями вился синий дымок, легкий и прозрачный, как небо, к которому он устремлялся. Чувствовался терпкий запах лета, сгоравшего в пламени костров.

В этот день Ружа Орлова закончила все приготовления. В прихожей лежал рюкзак с бутылями и хлебом, а в гостиной возле кушетки стоял чемодан с бельем. Внизу ожидала заправленная бензином, чисто вымытая «победа». Даже талисман — коричневая обезьянка — был подвешен на шелковой нитке высоко над рулем. Это подарок Гиты по случаю выхода из больницы. Ружа с удовольствием приняла подарок, предупредив свою гостью, чтоб не сердилась, если обезьянка будет напоминать былую Гиту.

— Почему былую? — не утерпела Гита. — Мне хочется, чтоб она напоминала и нынешнюю. Только с этим условием я дарю ее.

— Хорошо, — улыбнулась Ружа. — Будь по-твоему, не станем спорить.

Обо всем уже было переговорено. Припоминали, не забыла ли что-нибудь Гита, уезжавшая сегодня в Сокольские леса. И самые, казалось бы, обычные вещи вызывали разногласия. Гите хотелось взять туфли на высоких каблуках, а Ружа предлагала свои туристские, которые Гите были совсем впору, а Ружа их почти не носила.

— Да, но не мешает захватить и эти, на высоких каблуках. Сокольские леса не глухомань какая-нибудь, а первоклассный курорт. Столько народа туда съезжается… Не могу же я целыми днями топать в твоих башмаках… Согласись, Ружка, неудобно… Кое в чем ты все еще плохо разбираешься.

Ружа промолчала, подавляя улыбку, удивленная своенравием гостьи, которая и сейчас не забывала заботиться о красоте. Но, чтоб не посрамить себя, сочла нужным добавить:

— Я согласна, только ты обещай мне ходить на прогулки и поменьше танцевать… Помни, ты должна там отдохнуть, окрепнуть и подлечить нервы… Поэтому возьми и туристские как залог того, что ты последуешь моему совету.

Гита засмеялась, подхватила тяжелые ботинки и обняла Ружу.

— Уф, все-таки настояла на своем, не отстала до тех пор, пока не всучила мне эти сапоги! Ладно, ладно, выполню все твои распоряжения, кроме одного: вернусь, как только мне надоест. Разрешаешь?

— Боюсь, как бы тебе не надоело на другой же день.

— Такой опасности нет… Говорят, там очень весело. Туман подолгу не задерживается. Солнечно, тепло. А по вечерам, наверно, собираются у камина в гостиной, слушают радио, играют в шахматы, танцуют.

— Все там как было прежде. Я уверена, тебе понравится больше, чем ты думаешь.

Рассеянно слушая Ружу, Гита то и дело вскакивала с кресла, подбегала к раскрытому окну посмотреть, не пришел ли Колю, и полюбоваться машиной, стоявшей у подъезда.

«Победа» ждала ее, в любую минуту готовая помчаться вверх по белой дороге среди горных теснин и буковых лесов. Через час, а может, и раньше она окажется на окруженной пожелтевшими деревьями вершине, в тиши золотой осени, уже царствующей повсюду. Будет тепло, весело и чуть грустно, как грустна песня сверчков, которую они распевают где-то за очагами и каминами, не желая расставаться с последними курортниками. Днем будет она гулять по скошенным лугам, утром — подниматься к скалам по узкой дороге, извивающейся среди старых буковых лесов; побывает в опустевшем пионерском лагере, а вернется оттуда через широкие поляны, поросшие папоротником, над которыми до сих пор порхают золотистые бабочки. Не захочется бродить по лесам и полянам — сходит на озеро, где плещут студеные воды и тихонько баюкают старую лодку. На скучат горы и озеро — поболтает по телефону с Ружей, узнает, какие новости там внизу, в городе.

Размечтавшуюся Гиту вывели из задумчивости городские часы, бой которых доносился так ясно и отчетливо, будто из дома напротив. Невольно прислушавшись, Гита насчитала одиннадцать ударов. Ее вдруг охватило такое нетерпенье, словно она целый год ждала отъезда. Только хотела напомнить Руже, что пора ехать, в этот момент распахнулась дверь и в комнату вихрем ворвался запыхавшийся Колю. Он был бледный, взъерошенный. Сняв запотевшие очки, он глухо сказал: